Рауль Гайнетдинов был в цейтноте, но все-таки мы встретились до его командировки в Италию (второй за полмесяца) и условились продолжить общение, когда профессор Сколковского института науки и технологий и директор Института трансляционной медицины Санкт-Петербургского государственного университета вернется из Генуи, где продолжает курировать лабораторию в отделении нейронаук Итальянского института технологий.
В свою очередь, на Апеннины Гайнетдинов перебрался из США после 12 лет, проведенных в Университете Дьюка (штат Северная Каролина), как он говорит, “в империи Боба Лефковица” - лауреата Нобелевской премии по химии 2012 года за открытие мембранных рецепторов, сопряженных с G-белками (GPCR), - своего рода связных, осуществляющих передачу гормональных сигналов внутрь клетки для ответной реакции. К этому семейству относятся до тысячи рецепторов, в том числе передающие воздействие адреналина, дофамина, серотонина, а также света, вкуса и запахов.
Сказанного достаточно, чтобы оценить профессиональный статус и степень занятости моего собеседника, живущего сразу на несколько “научных домов”, но едва речь зашла о его исследованиях по теме “Валидизация TAAR2, TAAR5 и TAAR6 рецепторов следовых аминов в качестве потенциальных новых лекарственных мишеней для лечения заболеваний мозга”, поддержанных грантом Российского научного фонда на 2014-2016 годы, он, казалось, забыл о времени. Пустился в объяснения, что данные рецепторы схожи с теми же GPCR, которые являются мишенями чуть ли не для половины лекарственных препаратов, выпускаемых сегодня на мировой рынок, а значит...
Вообще, открытый в 2001 году класс рецепторов следовых аминов, обозначенных как TAAR1-TAAR9 (девять кодирующих их генов идентифицированы у человека), являет собой типичную научную приманку, способную лишить исследователя сна и покоя. Следовые амины (β-фенилэтиламин, тирамин, триптамин и октопамин) давно известны, структурно близки к классическим моноаминам (так называемым нейротрансмиттерам, ответственным за передачу импульсов между клетками) и, несмотря на низкую концентрацию, играют важную роль в физиологии беспозвоночных. Но их функции в организме млекопитающих до сих пор неясны. Долгое время их называли “загадочными” и даже “фальшивыми” трансмиттерами, предполагалось, что они модулируют классические моноамины. Распознав их тайну, можно было бы найти пути к излечению таких нейропсихических заболеваний, как паркинсонизм, шизофрения, депрессивные состояния. И помочь в этом должна валидизация, то есть подтверждение ценности открытых в начале XXI века рецепторов для прицельного воздействия - как замочных скважин на входе в клетку, к которым можно подобрать лекарственные ключи.
Итак, с одной стороны, фундаментальные исследования “вклада” следовых аминов в физиологию млекопитающих, с другой - прагматичный, социально значимый поиск фармацевтических агентов для терапии заболеваний мозга и центральной нервной системы.
Решить эту двуединую задачу Гайнетдинов предложил путем сочетания электрофизиологических и трансгенных подходов с традиционной фармакологией, биохимией и исследованием поведения мышей - ну куда же физиологу без них! Но это не обычные, а специально выведенные мутантные мышки, лишенные рецепторов TAAR2, TAAR5, TAAR6, как раз и представляющих интерес для изучения. Это так называемая нокаутная технология, когда функции белков можно установить, выключив их гены из физиологического процесса, тестируя поведение животных и фиксируя возникающие патологии.
Рауль Гайнетдинов намерен использовать и другие инновационные подходы, в частности оптогенетический (суть его в селективной активации клеток, экспрессирующих искомые рецепторы, с помощью белка-прототипа GPCR - родопсина, работающего в чувствительных клетках сетчатки и реагирующего на свет). Результаты за прошлый год обнадеживают. Эксперименты проводились как in vitro, так и на животных, в том числе на мутантных мышах, лишенных рецепторов TAAR5. Были получены данные об их распределении в головном мозге. Тесты показали, как именно эти рецепторы влияют на поведение мышек.
Исследования такого уровня требуют сложнейшего лабораторного оборудования, и Санкт-Петербургский университет, вложивший огромные средства в создание сети ресурсных центров, им, к счастью, располагает. По признанию Рауля Гайнетдинова, экипированы они даже слишком хорошо, во всяком случае, лучше, чем в Италии, откуда он постепенно переносит свои опыты в СПбГУ. “Слишком” - по нынешним меркам, для университета это инвестиции на вырост, они должны подкрепляться развитием грантовой системы финансирования науки, чтобы получатели грантов могли направлять часть средств на содержание и обновление ресурсных центров. Но уже сегодня центры, вкупе с грантами РНФ, открывают доступ к перспективным исследованиям.
При ярко выраженной академической мобильности карьера Гайнетдинова - пример научного постоянства. Верный принципу Don’t follow the trend and trend will follow you (не гонись за модой и станешь модным), он с момента защиты диплома во Втором Московском медицинском институте занимался классическими моноаминами, в частности дофамином. Защитил кандидатскую по той же теме (дофаминовая нейропередача) в Институте фармакологии РАМН в Москве. В 1996 году написал письмо американскому коллеге Марку Карону, с которым был хорошо знаком и по статьям, и по научным конференциям, и сразу уехал постдоком в его лабораторию в Университете Дьюка. Карон - ближайший сподвижник Роберта Лефковица, вместе они открыли класс рецепторов GPCR, совершив настоящий прорыв в физиологии и фармакологии. Но и там Рауль в основном работал со “своим” дофамином, сначала как исследователь, через три года занял профессорскую должность. Да и сейчас, вернувшись в Россию, по-прежнему ее занимает.
- Боб Лефковиц - второй по цитируемости ученый в мире, - уточнил он с нескрываемой гордостью за бывшего “макрошефа”, - а в области биологии, биохимии, фармакологии и экспериментальной медицины ему нет равных, разве что Карон неподалеку. Конечно, рядом с такими интеллектуалами я чувствовал себя в научном раю, но... Устал от Америки, все-таки считаю себя европейцем. Поэтому в 2008-м перебрался в Институт технологий в Генуе (итальянский прообраз “Сколково”, возникший на 5-6 лет раньше). Как все случилось? Тоже просто: увидел объявление в журнале Science, подал заявку, был выбран по конкурсу. Многие не верят, что в Италии такое возможно...
Как видно, высокий профессионализм Гайнетдинова обеспечивал ему легкий трансграничный переход из одной научной среды в другую. В Италии он преуспел в исследованиях следовых аминов (тематика сравнительно новая), но и дофамином продолжал заниматься. И, разумеется, не мог отказаться от приглашения на профессорскую позицию в Сколковском институте науки и технологий. Но у Сколтеха, где он читает курсы “Поиск новых лекарств” и “Нейронаука”, пока нет своего здания и лабораторий, а логика и динамизм исследований требовали расширения экспериментальной базы.
Поэтому возник вариант сотрудничества с СПбГУ, куда мобильный профессор-нейробиолог ранее приезжал с лекциями из Генуи и из Москвы. Он выиграл университетский грант СПбГУ и в предоставленном помещении начал обустраивать лабораторию, позже поддержанную РНФ. Университету же удалось получить большой грант РНФ - по развитию комплексных программ научных организаций по актуальнейшей теме “Трансляционная биомедицина в СПбГУ”, на средства которого полностью обновляется виварий. Кроме того, сподвижница Рауля по изучению моноаминов Татьяна Сотникова тоже выиграла грант РНФ по поддержке отдельных научных групп летом 2014 года. Полученных средств оказалось достаточно для создания полноценной инфраструктуры, закупки лучшего оборудования и начала большого комплексного исследования.
Трансляционная биомедицина - это как раз тот мировой тренд, которому следовать не грех. Это “мода” на максимально быструю передачу фундаментальных знаний в практику, причем знаний, генерируемых представителями разных научных дисциплин - физики, химии, биологии, математики, медицины, и, что существенно, на их стыках. В феврале этого года в университете создан институт трансляционной медицины, планируется, что в его основе будут пять лабораторий, в том числе и лаборатория Гайнетдинова по нейробиологии и молекулярной фармакологии. А поскольку он активно занимался разработкой концепции института, то уже в апреле был назначен его директором.
...По возвращении Гайнетдинова из Италии у нас, в силу его занятости, состоялся весьма энергичный диалог. Для начала я задал естественный вопрос: как съездили? Оказалось, неплохо: провел переговоры с представителями финской фармацевтической компании “Орион”, приезжавшими в Геную для обсуждения кооперации в создании новых лекарств. Финны явно заинтригованы теми подходами к лечению болезней мозга, которые сулит изучение этой группы из шести TAAR-рецепторов (у человека их девять, но три нефункциональны). И не только финны.
- Один из рецепторов мы уже довольно хорошо изучили со специалистами швейцарской фармацевтической компании “Хоффман-Ля Рош”, - рассказал Гайнетдинов. - Разработан лекарственный препарат, который проходит клинические испытания. Функции оставшихся пяти рецепторов неизвестны. Три из этих рецепторов я внес в заявку на грант - честно говоря, многовато. Ведь это пилотный проект с высокой степенью риска.
- А в чем риск?
- В том, что никто не знает, каковы их функции. Можем получить лучшее в мире лекарство от фатального недуга, а можем и ничего. Учитывая, что с первым рецептором у нас есть результат и в разработку лекарства вложены суммы с многими нулями, надеюсь на дальнейшую поддержку инвесторов. Конечно, фармацевтические гиганты могли бы обойтись и без нас, но им нужны зацепки в виде предварительных данных фундаментальных исследований по рецепторам. Собственно, кроме нас, ученых, эти данные никто не добудет. А в случае успеха сможем и сами открыть компанию совместно с университетом и Сколтехом.
- Условия гранта допускают отсутствие практического результата?
- Смотря что считать практическим результатом. Скажем, требование определенного числа публикаций можно воспринимать двояко. Понятно стремление повысить публикационный уровень российских ученых, но это не самоцель. У меня и так ежегодно выходит около 10 статей в рейтинговых журналах. В этом году наша группа должна выдать 16 публикаций по условиям трех грантов, и мы их выполним.
- То есть не о чем беспокоиться?
- Иногда погоня за количеством вынуждает дробить большие статьи, что не есть хорошо. К тому же среднее время прохождения статьи, например, в журнале с высочайшим рейтингом New England Journal of Medicine - три с половиной года. И публикация в нем ни в хронологические, ни в финансовые рамки гранта не впишется... По-моему, главное достоинство грантов РНФ в том, что они создают возможность полноценной научной деятельности в России. А это позволяет таким ученым, как я, поработавшим и вроде бы осевшим за границей, вернуться домой.
