– Максим Владимирович, ваш проект предполагает проведение масштабных исследований в гуманитарной сфере. В чём его идея и почему, по вашему мнению, он получил поддержку РНФ?
– Проект не столь масштабный по своей рамке – он самый небольшой из всей линейки грантовых конкурсов РНФ и предполагает, по сути, работу одного исследователя с привлечением студента или аспиранта. Но, безусловно, он репутационно значим как для меня, так и для университета. Конечно, изначально хотелось, чтобы и наша область расширяла своё присутствие на научной карте страны. Что же касается проблематики и идеи проекта, она заключается в синхронном, комплексном изучении эволюции институтов православной церкви и православного общества в контексте ключевых событий эпохи, изменении внутренней политики, в модернизационной динамике, в свете влияния революций и войн.
– Есть мнение, что история православной церкви уже достаточно хорошо изучена, об этом свидетельствует множество книг и публикаций. Основные сюжеты известны: репрессии, антицерковная политика советской власти. Что нового в вашем исследовании?
– Да, действительно, публикаций много, но далеко не все они носят научный характер. Кроме того, раннее послесоветское время, 90-е годы, с первыми публикациями по этой теме породило стереотипы, укоренившиеся в общественном сознании. Они характеризуют эпоху и историю церкви в ней предельно обобщённо: через репрессии, конфликт с государством. Незнание всех обстоятельств и только один фокус рассмотрения – репрессивный – как раз и определяют то, что в науке называют актуальностью исследования, формируют его значимость. Дело в том, что изучаемые в моей работе институты и ныне живут, несут на себе нагрузку – опыт и практики предшествующих десятилетий (даже если сами этого не подразумевают и не признают) – в этом и есть острота актуальности всех исследований новейшей истории. В значительной степени положение и состояние сегодняшнего православия – результат сложившихся в советское время практик.
– Приведите какой-то пример.
– Например, развитость церковной дипломатии. Она сложилась из внешнеполитических интересов советского правительства в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, когда СССР буквально разделял сферы влияния с США. Православная церковь была легализована, состоялись выборы патриарха, церковь стала выполнять дипломатические функции в интересах государства, постепенно сформировался круг профессиональных церковных дипломатов. Тенденция была весьма значимой и сильной, она сохраняет своё влияние и сегодня. А изучение истоков этой институциональной формы деятельности православной церкви 1943–1964 гг. значимо для всей новейшей истории православия. Ведь от успехов публичной церковной миссии зависело и внутрицерковное – государство разрешало и субсидировало те сферы и институты церковной миссии, которые использовало в своих интересах. Вот как раз сейчас завершил изучение материалов Совета министров СССР, ведавшего подготовкой советских церковных делегаций – в печати несколько работ по этой теме.
Другой характерный пример, как раз вне политического контекста, – это роль мирян (верующих) в управлении церкви. ХХ век был эпохой тотальной эмансипации, модернизации общественного сознания. Это коснулось и православной церкви в России: вначале через «церковную революцию» 1917 года, затем через советское подчинение церковного управления сообществам верующих – «двадцаток». Изучение этой тенденции, её проявления существенно меняет и дополняет наши знания и представления об эпохе.
– Могут ли полученные результаты изменить общественное восприятие церковной истории?
– Это задача профессиональных историков, моя профессиональная задача. Очень симпатично, что РНФ, как никакой другой фонд, уделяет внимание как раз популяризации результатов исследований. Они остаются не «вещью в себе» – сам фонд прилагает массу усилий для того, чтобы широко опубличить результаты поддержанных исследований, побуждает к этому грантополучателей. Это новый тренд в развитии отечественной науки, который как раз и поможет исследованиям менять общественное восприятие. На практике каждый автор, во-первых, стремится писать понятнее, во-вторых, выбирает площадки, которые позволяют донести полученный результат до широкого круга заинтересованных. Например, в рамках своего проекта мы запланировали проведение лектория «История современного православия. Церковь и верующие в новейшей истории России» на площадке лектория Храма Воскресения Словущего и креативного пространства «Штаб» в Смоленске. Теперь этот план отсрочен из-за возникшей эпидситуации, но, надеюсь, всё ещё состоится. Подобные практики, надо сказать, ещё недостаточно широко используются исследователями, но позволяют сделать полученные результаты понятными даже широкой аудитории. Этому помогают и современные интеллектуальные образовательные платформы, «ПостНаука», например, и многие подобные проекты.
– Можно ли уже подвести какие-то промежуточные итоги вашей работы?
– Проект двухлетний, и, конечно, до финальных итогов ещё далеко. В первый год мы исследовали то, что называется, точками бифуркации в истории православия и нашего общества – это революции 1917 года и вызванные колоссальные изменения в церковной жизни, с ними связанные. Сам 1917 год представляет собой несколько эпох в истории церкви: принятие нового вероисповедного законодательства, «церковная революция» весны 1917 года, небывалые церковные форумы – открытие Поместного Собора и восстановление патриаршества. Всё это породило колоссальные изменения, системно описываемые, рубрицируемые. Конечно, в год юбилея Великой Победы нельзя было не обратить внимание на судьбы церкви в годы войны и после её завершения – здесь был разработан ряд сюжетов по истории церковной дипломатии, вскрыта и системно изучена проблема послевоенного поколения церковной иерархии и священства – динамика этой эпохи также была революционной. Наконец, конец 50-х – 60-е годы у нас описываются предельно обобщённо – через понятие «хрущёвские гонения», они потребовали специального изучения.
– Есть ли место истории региона в проекте?
– Проект предполагает всё же национальную, общегосударственную рамку, но широко использует кейс-метод. Вот в рамках его применения вполне продуктивно изучаются кейсы Смоленской, Московской и ряда других епархий в том или ином контекстах. На мой взгляд, кейс-метод очень значим: исследование реалий даже отдельного прихода или монастыря порой переворачивает стереотипное представление. Ну, скажем, необычно встретить примеры глубокого уважения советских исполнительных структур к монастырским центрам в такую репрессивную эпоху, как начало 1930-х гг., а кейс Новодевичьего монастыря Ленинграда как раз фиксирует такое положение дел, и его принятие в расчёт очень значимо для понимания эпохи.
– Повлияла ли нынешняя эпидемиологическая обстановка на реализацию проекта и как?
– На основной ход исследования, пожалуй, нет, хотя сейчас чувствуется, что и редколлегии многих журналов держат «паузу», и, конечно, возник вынужденный перерыв в архивной работе – сборе источников из-за невозможности выездов и командировок. Последнюю удалось организовать в конце февраля. В первом цикле пришлось отказаться и от возможности зарубежных командировок, многие конференции перенесены на неопределённый срок. Поэтому, конечно, влияние на реализацию проекта есть и серьёзное. Но ко всему можно адаптироваться, что и пытаемся сделать.
