Аннотация результатов, полученных в 2019 году
Наш общий исследовательский вопрос звучит так: как националистические мифы и нарративы воспринимаются и интерпретируются людьми? Как люди строят «мостики» между своим личным опытом и этими нарративам, как эти нарративы используются политическими лидерами, и какие эффекты это имеет? Разнообразие case studies, методов и дисциплинарных традиций позволяет построить многомерную картину формирования, восприятия и использования в политике националистических дискурсов, а также обогатить исследования национализма и ряд других дисциплин. Поскольку исследование нацелено на получение теоретических результатов, мы посвятили первый год пилотному исследованию. Пилотный этап позволил поставить теоретические проблемы, требующие решения в виде новых концептуальных моделей, разработать и протестировать дизайн и методологические инструменты полевого исследования, а также сформулировать некоторые гипотезы, которые сделают результаты всего проекта обоснованными, валидными, точными. Несмотря на подготовительный характер, этот этап был наполнен содержательной научной работой, главный результат которой – публикация в журнале Post-Soviet Affairs (Scopus Q1, https://www.scimagojr.com/journalsearch.php?q=25654&tip=sid&clean=0). Наш проект посвящен междисциплинарному изучению современных форм национализма. Итогом первого года исследования стал разработанный командой оригинальный метод, который соединяет в себе достижения политической науки, социологии, антропологии и когнитивной психологии. Сочетание глубинных интервью, опубликованных и архивных источников, фокус-групп, психологических экспериментов позволило нам увидеть и проанализировать сложную природу современных национализмов, которые в 21 веке являются не просто набором идей или лозунгов, а соединением как будто бы разнородных элементов: эмоционально заряженной памяти о личном опыте; распространенных в культуре символах и языках; политических идей, делающих акцент на тех или иных социальных проблемах. Мы изучаем современные национализмы, которые уже не описываются прежними теориями. Поэтому мы критикуем и меняем устоявшиеся теории с помощью арсенала современных концептуальных подходов и методов социальных и политических наук. Например, в результате анализа глубинных интервью и данных многочисленных опросов общественного мнения (и других количественных исследований) в момент и после Евромайдана мы предложили уточнение теории гражданского и этнического национализма. Как правило, теоретики либо противопоставляют гражданский национализм этническому как «хороший», инклюзивный, либеральный, «плохому», эксклюзивному, нелиберальному; либо же, критикуя такое противопоставление за абстрактность и неприменимость к реальным национализмам, призывают отказаться от самих этих терминов – civic nationalism vs. ethnic nationalism. Мы же, критикуя противопоставление этих двух форм национализма, предложили не отказываться от них, а переосмыслить. Мы показали, что сегодня гражданский и этнический элементы могут сосуществовать в рамках одного национализма, более того, гражданский, инклюзивный элемент может, с одной стороны, скрывать, камуфлировать этнокультурную ксенофобию, а с другой стороны – оправдывать, легитимировать ее. Говоря о формах национализма, мы имеем в виду внимание к тому, из каких элементов состоят сегодняшние национализмы. Как личные эмоции и опыт «упаковываются» в обертку распространенных в обществе культурных форм: нарративов, символов, языков? И как социальные институты и инфраструктуры делают эти формы господствующими или же, наоборот маргинальными? Так, мы показали, что национализм Евромайдана был «событийным», то есть его смысл и его легитимность проистекали не из веры в ту или иную националистическую доктрину, а из приверженности конкретному опыту коллективного действия внутри революционного события (Евромайдана), которое было национальным по символике и «гражданским» по духу. В то же время, эта «революционная», «гражданская», низовая идентичность Евромайдана стала затем источником легитимности для более старых, инструментальных, этно-используемых элитами и радикальными правыми этно-националистических риторик, символов, лозунгов. Эти теоретические выводы неотделимы от методологической работы: анализ интервью с участниками и сторонниками Евромайдана показал, что гражданский элемент национализма выражен в личных историях, нарративах об участии в протестном событии, в то время как этно-культурный элемент выражен в классификациях и таксономиях, которые появляются в ответ на определенные вопросы («кто против кого воюет в нынешнем военном конфликте?» и т. д.). Схожие процессы хорошо наблюдаются на территории бывшей Югославии, где традиционные мифы радикального национализма «упаковываются» политиками и культурными элитами в фразеологии многонационального социалистического югославизма и европейской интеграции. Гибридизация национализма в регионе помогает лидерам выстроить сложную архитектуру социальной поддержки за счет политически эффективной демагогии, а не удовлетворения запросов общества на социальную справедливость, выраженных в протестных движениях и в электоральном поведении.

Аннотация результатов, полученных в 2020 году
Область исследований национализма является устоявшейся академической сферой, которая обладает своими парадигмами, теориями и методами. За прошедшие десятилетия исследователи предложили множество теорий и парадигм, которые рассматривают национализм как институциональную, политическую, экономическую и культурную структуру (например, Андерсон, 2001; Gellner, 2008; Greenfeld, 1996; 2012). Однако, именно в последние годы среди исследователей растет запрос на модели и теории, которые описывали бы когнитивные и психологические механизмы функционирования и распространения национализма на индивидуальном микроуровне. В то время, как большинство социальных наук (психология, политология, экономика, социология) испытали на себе влияние «когнитивной революции» еще в 1980е, исследователи национализма открыли для себя когнитивизм лишь в 2000е. Например, одной из попыток понять национализм как когнитивную структуру является известная исследовательская повестка Брубекера, которые призывает к переосмыслению конструктивизма а точки зрения когнитивистики (Brubaker et al., 2004; Brubaker, 2002). Однако повестка Брубэкера остается скорее призывом и очень общей теоретический рамкой, а не проработанной аналитической моделью. Данный проект двигается в русле повестки Брубэкера, но предлагает более конкретное ее воплощение. Вместо когнитивизма как общей рамки и «эвристики» мы фокусируемся на национализме как конкретной когнитивной структуре. Такой подход предполагает анализ конкретных когнитивных и эмоциональных механизмов, которые отвечают за усвоение, понимание и распространение национализма как идеологии. На наш взгляд, эта особенность национализма сегодня стала парадигматической для идеологии как таковой - об этом говорят выводы нашего исследования. Вместе с тем, оставаясь в рамках исследования идеологии, мы должны изучать не только когнитивные и эмоциональные процессы, но и их семиотизацию и политизацию - поэтому в своем исследовании мы изучаем личный опыт и мышление индивидов и групп, вовлеченных в политику: будь то социальные движения, в первую очередь, популистские, или политизация со стороны государства, в первую очередь, через средства массовой информации. Когнитивный подход к анализу идеологии предполагает, что мышление работает как система обработки информации. Мышление кодирует новую информацию, хранит ее во внутренних структурах памяти, а потом использует ее для интерпретации новой информации (McGraw, 2000). Кроме того, на этот процесс накладываются когнитивные и временные ограничения, которые заставляют людей оптимизировать анализ информации. Будучи «ограниченной рациональностью» (Simon, 1955; 1979), человеческое мышление расходует ментальные ресурсы стратегически в зависимости от того, насколько сложной является проблема, какие ресурсы доступны, и оправдывает ли инвестиция результаты. Если приложить эту рамку к национализму, то становится понятно, что понимание когнитивных механизмов национализма как идеологии критически важно, поскольку они задают понимание и усвоение национализма людьми, что в свою очередь делает возможным его распространение. Мы предлагаем рассматривать национализм как идеологию, поскольку именно в области анализа идеологии как когнитивной структуры существует наиболее полный и разработанный концептуальный аппарат, который может позволить понять национализм как когнитивную структуру. В то же время, современные исследования политических конфликтов говорят о том, что апелляция к таким, казалось бы, внеидеологическим формам, как эмоционально насыщенный опыт и “самоочевидные” факты является сегодня важнейшей стратегией политической мобилизации и легитимации. В политической психологии существует консенсус относительно того, что большинство людей не мыслят идеологически. Консерватизм, либерализм, демократия и другие абстрактные политические категории, умение расположить политических акторов на консервативно-либеральном идеологическом континууме, а также связная система политических установок (attitudes) являются характеристиками небольшой группы политически вовлеченных людей, которые постоянно следят за политикой, обладают большим объемом политического знания, а также опытом политического участия (Campbell et al., 1960; Conover & Feldman, 1984). Большинство людей находятся за пределами этого узкого сегмента политической «страты верований» (belief strata, Converse, 1964). Для того, чтобы воспринять абстрактные политические категории, этим людям необходимо «заземлить» идеологию на более конкретный опыт. Новизна наших выводов состоит в том, что мы показываем обратный процесс – не заземления идеологии на опыте, а «захвата» идеологическими формами уже имеющегося личного опыта. Разработанная модель национализма как когнитивной структуры заключается в следующем. Мы рассматриваем национализм в конкретном социо-политическом контексте постсоветского пространства. С одной стороны, конкурентная политическая среда и медиа-система важны для низко информационной рациональности, поскольку они предоставляют гражданам ярлыки, которые позволяют легко интерпретировать информацию. Например, такими ярлыками могут служить репутация СМИ или идеологическая идентификация. С другой стороны, гибридные политические режимы, которые существуют в постсоветском пространстве, часто характеризируются рядом отличительных черт – низкой электоральной конкуренцией, коррупцией и ограниченной свободой медиа (Levitsky & Way, 2010). Эти факторы понижают уровень политического вовлечения граждан, поскольку оно видится гражданами как бесполезная активность с точки зрения влияния на собственную жизнь и среду вокруг себя. Кроме того, в этом контексте граждане не доверяют партиям, политикам (Kostadionva, 2009; Martinez i Coma & Trinh, 2016; Simpser, 2012; Stockemer et al., 2012; Croke et al., 2015; Frantz, 2018; McAllister & White, 2008; Turovsky & Korneeva, 2018) и медиа институциям (Szostek, 2017; Pjesivac et al., 2016). В этом контексте «удельный вес» медиа и политических институций как источников ярлыков для интерпретации политический информации и идеологии снижается, а «удельный вес» личного опыта (Mickiewicz, 2005; 2008) и социальных сигналов от других людей увеличивается (Smyth & Oates, 2015; Kobayashi, 2016). В когнитивной психологии считается, что индивиды используют те когнитивные стратегии, которые позволяют успешно предсказывать изменения и влияют на изменение среды. Так как ярлыки, связанные с партийной и медиа системами в гибридных режимах, не являются такими эффективными инструментами, индивиды опираются на те когнитивные инструменты, которые им кажутся более эффективными и надежными – личный опыт и мнения значимых других. Рассматривая национализм с этой точки зрения, мы демонстрируем повышенную роль опыта и значимых других как источников когнитивных ресурсов в сравнении с формальными институтами на примере нескольких случаев. Мы опираемся на теоретическую выборку из пяти случаев для анализа. Главным значимым критерием для нас является политическое вовлечение, которое сильно влияет на усвоение идеологии (Campbell et al., 1960; Zaller, 1992). В свою очередь, психологи отмечают, что политическое вовлечение – это многомерный феномен, который включает как минимум четыре определяющих фактора – потребление политической информации в медиа, политическое знание, политическое участие и интерес к политике (Fiske et al., 1990). Два из шести случаев посвящены влиянию потребления политической информации и политического знания на восприятие и усвоение национализма как идеологии – это 1) анализ восприятия российскими телезрителями нарративов о внешней политике и российско-украинского конфликта (Максим Алюков) и 2) анализ когнитивных аспектов восприятия российскими гражданами таких вопросов, как суверенитет, отношение к сожительству разных культурных групп, национализм, и так далее (Максим Алюков и Светлана Ерпылева). Остальные три случая посвящены влиянию политического участия на восприятие и усвоение национализма как идеологии – это 3) анализ идеологии и нарративов российских активистов (Олег Журавлев, Наталья Савельева), 4) анализ национализма как идеологии и нарративов активистов Евромайдана (Олег Журавлев, Владимир Ищенко) и 5) анализ национализма как идеологии и нарративов про-российских комбатантов в конфликте на Донбассе (Наталья Савельева), 6) анализ гибридизации национализма, его роли в политической борьбе и факторов его социально поддержки в Сербии (Матвей Ломоносов).