Аннотация результатов, полученных в 2021 году
В 2021 г. была продолжена работа по введению в текстовый каталог и цифровую базу данных фольклора и мифологии мира (Березкин Ю.Е., Дувакин Е.Н. Тематическая классификация и распределение фольклорно-мифологических мотивов по ареалам. Аналитический каталог: http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin) новых материалов с акцентом на мотивах, выделенных участниками гранта в угаритских, ветхозаветных и древних месопотамских письменных памятниках и обнаруживающих соответствия в позднем евразийском фольклоре. За год было выделено 14 новых традиций и 155 новых мотивов (их общее число достигло соответственно 999 и 2935), составлено более 1200 резюме текстов, в Каталог включены данные из более, чем 200 ранее не учтенных публикаций на европейских языках. Среди новых традиций следующие. В ареале «Китай – Корея»: ли (отделены от дун, маонань). В ареале «Бирма – Индокитай»: араканцы (отделены от бирманцев). В ареале «Южная Азия»: рохинджа. В ареале «Иран – Средняя Азия»: таджики Систана (отделены от таджиков Таджикистана, Узбекистана и северного Афганистана). В ареале «Южная Сибирь – Монголия»: забайкальские буряты (отделены от прибайкальских). В ареале «Балтоскандия»: Фарерские острова, Лутси (эстонский анклав в Латгалии с латгальским и русским влиянием). В ареале «Западная Европа»: Верхняя Бретань (отделены от французов), фризы (отделены от голландцев). В ареале «Кавказ – Малая Азия»: скифы, терские казаки. В ареале «Судан – Восточная Африка»: билала. Часть новых традиций представлена немногими мотивом, но для большинства их число находится в пределах от 35 до 175. Для изучения мотивов и сюжетов в письменной традиции Древней Месопотамии был привлечен ряд памятников аккадской и шумерской литературы. В ходе работы над выявлением значимых в сравнительной перспективе мотивов был отчасти пересмотрен заявленный на 2021 г. план работы. Наряду с изучением произведений эпического жанра участники проекта также исследовали другие типы литературных текстов. Так, был систематически изучен ряд заклинаний, содержащих мотивы, связанные с космогонией, теогонией и антропогонией, а также было проработано одно из наиболее древних из дошедших до наших дней аккадских заклинаний, MAD 5, 8 (подробному анализу текста этого заклинания посвящена статья Л.Е. Когана и Р.М. Нуруллина). Кроме того, участники проекта исследовали ряд клинописных источников (как на шумерском, так и на аккадском языке), рассказывающих о создании мира и сотворении человека. Речь идет о шумерской поэме «Энки и Нинмах», аккадском «Сказании об Атрахасисе», вавилонской поэме о сотворении мира «Энума элиш», а также о некоторых других текстах. При исследовании шумеро-аккадского эпоса основное внимание было направлено на сказания, связанные с именем легендарного царя Урука Гильгамеша. Речь идет о шумерских поэмах о Гильгамеше, представляющих собой произведения малого эпического жанра, не связанные друг с другом сквозным сюжетом, а также об аккадском «Эпосе о Гильгамеше», известном по канонической версии I тыс. до н.э. и по предшествующим ей старовавилонским и средневавилонским версиям. Наибольший интерес в связи с месопотамскими сказаниями о Гильгамеше представляют те эпизоды, которые известны как по шумерским поэмам, так и по аккадскому Эпосу. Детальное сличение этих эпизодов между собой на предмет сопоставления представленных в них мотивов до сих пор остается практически невыполненным. Ранние предварительные работы на эту тему (в частности, статьи С. Крамера) в настоящий момент сильно устарели в связи с публикацией целого ряда новых манускриптов шумерских поэм и аккадского Эпоса, которые заполняют многие текстовые лакуны в этих произведениях. Участники проекта проанализировали эпизод похода к кедровому лесу и битвы с его стражем Хувавой/Хумбабой. В шумерской литературной традиции этот эпизод представлен поэмой «Гильгамеш и Хувава» (эта поэма сохранилась в двух версиях: «A» и «B»). В рамках проекта было подготовлено детальное резюме поэмы с учетом новейшей шумерологической литературы, посвященной этому произведению. Особое внимание было уделено двум мотивам, интересным с точки зрения сравнительного изучения мифологии: представление о созвездии Плеяд как о семи демонических братьях и представления о мифической горе восхода солнца (в ходе проекта предполагается дальнейшее систематическое изучение месопотамского комплекса мотивов, связанных в восходом и заходом солнца). Параллельный эпизод в аккадском Эпосе о Гильгамеше охватывает таблицы II–V канонической младовавилонской версии Эпоса. При анализе этого эпизода были учтены новейшие текстовые находки (в частности, несколько недавно найденных старовавилонских текстов, а также опубликованная в 2014 г. табличка из Сулейманийского музея, сохранившая начало V таблицы Эпоса). Расхождения между аккадской и шумерской версиями рассказа о походе против Хумбабы состоят, во-первых, в том, что в них по-разному представлена география путешествия к кедровому лесу. Шумерская поэма в целом укладывается в русло прочих произведений шумерского эпоса (цикл поэм об Энмеркаре и Лугальбанде), герои которого, как правило, совершают свои походы на восток (Иранское нагорье). При этом рассказ о путешествии лишен каких-либо конкретных деталей. В аккадском Эпосе герои движутся на запад, а маршрут похода предельно конкретизирован (называются хорошо известные географические названия, такие как Эбла и Ливан). Шумерская и аккадская версии похода против Хумбабы также содержат множество других отличий. В частности, в шумерской поэме победа над хранителем кедрового леса оказывается возможной лишь путем хитрости Гильгамеша, в то время как в аккадском Эпосе Гильгамеш и Энкиду вступают с Хумбабой в битву. По-видимому, шумерскую поэму следует относить к типологически более архаичной формации эпического жанра (героическая сказка). Напротив, аккадский Эпос о Гильгамеше, произведение большой эпической формы, стоит ближе к классической форме эпоса. В дальнейшие планы участников проекта входит привлечение внешних сравнительных данных, которые, возможно, позволят оценить, в какой степени ареальное распределение мотивов, выявленных в аккадском Эпосе о Гильгамеше и в шумерской поэме «Гильгамеш и Хувава», позволяют отнести эти два произведения к разным мифоэпическим традициям. В ходе работы в 2021 году были также систематически обследованы практически все релевантные с точки зрения сюжетов, мотивов и концептов угаритские тексты. Сюда относятся, прежде всего, три крупных эпико-мифологических цикла: «О Ваале» (КTU 1.1–6), «О Керете» (KTU 1.14–16) и «Об Акхате» (KTU 1.17–19). Кроме того, были учтены тексты KTU 1.100 («Кобыла против змей»), KTU 1.114 («Илу напился»), KTU 1.108 («Пир Рапа’у»), KTU 1.24 («Свадьба Яриху и Никкаль») и некоторые другие, более мелкие произведения. Как и можно было ожидать, выделение значимых со сравнительной точки зрения мотивов, сюжетов и концептов в угаритском корпусе связано со значительными трудностями, что обусловлено, прежде всего, его ограниченными размерами и относительно слабой сохранностью. Нельзя не учитывать и то обстоятельство, что столь архаичная мифология, как древнеханаанейская, в принципе далеко не всегда является удачным объектом для сопоставления с позднейшими фольклорными традициями земного шара. Тем не менее, результаты выполненного обследования невозможно переоценить уже потому, что мы имеем дело с фактически единственным крупным литературным корпусом на древнем западносемитском языке, происходящем из региона, уже в то время находившегося на перекрестке экономических и культурных путей, связывавших западносемитский, месопотамский, египетский, хурро-анатолийский и эгейский культурные круги. Результаты проведённых исследований опубликованы рецензируемых журналах, индексируемых в WoS Core Collection и Scopus, а также представлены в виде докладов на международных и всероссийских научных конференциях, в том числе на XIV Конгрессе антропологов и этнологов России (Томский государственный университет, Томск), XXI Международной школе по фольклористике и культурной антропологии (Российский государственный гуманитарный университет, Москва), II Сибирском форуме фольклористов (Институт филологии СО РАН, Новосибирск), IV и V форумах «Текст и карта» (Институт лингвистических исследований РАН, Санкт-Петербург).

Аннотация результатов, полученных в 2022 году
В 2022 г. была продолжена работа по усовершенствованию и пополнению базы данных по фольклору и мифологии народов мира (Березкин Ю.Е., Дувакин Е.Н. Тематическая классификация и распределение фольклорно-мифологических мотивов по ареалам. Аналитический каталог: http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin). Число новых мотивов, данные по которым систематически прослежены в пределах Евразии и всего мира, за год выросло на 95 (с 2945 до 3040). На 15 декабря 2022 составлено и введено в каталог 1020 резюме текстов, опубликованных на современных европейских языках (германских, романских, славянских, эстонском), на древнегреческом, а также резюме отрывков из древних клинописных (шумеро-аккадских и угаритских) текстов. Особенно значительный материал был введен по фольклору Балкан, восточной Прибалтики и по всем восточнославянским традициям, а за пределами Западной Евразии по фольклору и мифологии Индонезии (из ранее не обработанных голландских источников второй половины XIX – начала XX в.). Наибольшее число аналогий древним переднеазиатским текстам обнаружено либо в поздних фольклорных традициях той же Передней Азии и Северной Африки (в основном арабских), либо в Европе, на Кавказе, в Иране и в Средней Азии, в том числе в Центральной и Северной Европе. В результате обогащения базы данных новыми мотивами, выделенными из древних переднеазиатских традиций, и значительного увеличения материала (более тысячи новых текстов) по поздним традициям Европы, Кавказа, Передней и Средней Азии, равно как и введения новых данных по другим евразийским традициям, удалось прийти к следующим заключениям: 1. Наборы мифологических образов и повествовательных эпизодов в древних традициях Передней Азии связаны с традициями Евразии. Африканские связи почти вовсе отсутствуют. Хотя некоторые традиции северо-восточной Африки (например, беджа или омотские) изучены крайне слабо, есть и относительно хорошо зафиксированные (амхара, сомалийцы, тигре, сахо, оромо, Кордофан, арабы Судана), поэтому вряд ли можно объяснить слабость связей древней Передней Азии с африканским северо-востоком только лишь неполнотой данных. 2. Число известных мотивов в каждой из древних переднеазиатских традиций в три-четыре раза меньше, чем в древнегреческой и на порядок меньше, чем в лучше всего представленных поздних традициях Западной Азии. Эту диспропорцию изменить не удастся. Она вызвана фрагментарностью текстов, а также тем, что они заведомо не отражают весь объем устных повествований и представлений, бытовавших в народной среде. Однако относительная бедность древних традиций может свидетельствовать и об их объективном состоянии в III–II тыс. до н.э. Предшествующие исследования по грантам РНФ показали, что если число мотивов у ранних сапиенсов после выхода из Африки вряд ли превышало два-три десятка, то в период заселения Америки 12–15 тыс. л.н. существовали уже сотни подверженных репликации образов и эпизодов. Это доказывается сходством наборов мотивов в отдельных регионах Евразии (Дальний Восток, Западная Евразия, Сибирь) и соответствий им в отдельных регионах Нового Света. Подобные наборы существенно различаются. В ходе миграций и культурных контактов происходило взаимообогащение региональных традиций в пределах Евразии и Америки, но периферийные зоны остались в стороне от этого процесса. Если удалить из традиций Африки южнее Сахары те мотивы, которые с высокой вероятностью проникли туда в последние тысячелетия из Евразии, то фольклор и мифология африканского континента окажутся весьма бедными. Мотивы в традициях Океании также исчисляются немногими десятками, тогда как в хорошо обеспеченных источниками традициях Нового Света их число колеблется от 100 и 200, причем в Северной Америке оно в среднем выше. В I тыс. н.э. в Западной и Центральной Евразии формируется жанр волшебной сказки, что сопровождалось взрывным увеличением репертуара повествований в результате утраты ими сакральности и легкости кросс-культурного распространения мотивов. Древний Ближний Восток существовал в период до начала этого процесса и вряд ли находился на пересечении межрегиональных влияний. По контрасту в Эгеиде имел место синтез как минимум двух разных традиций: степной индоевропейской и местной малоазийско-кавказской (соответствующие связи легко прослеживаются). 3. Вместе с тем древний Ближний Восток являлся центром различных социальных и хозяйственных инноваций, откуда они распространялись в Европу и в Азию. Можно полагать, что этот процесс сопровождался и распространением возникших в Передней Азии фольклорно-мифологических мотивов. Мы не можем быть уверены в том, что ранняя фиксация определенных мотивов в Передней Азии каждый раз означает, что именно здесь они появились впервые, но это все же возможно. В любом случае нам удалось проследить сферы распространения подобных мотивов, что никогда еще не было сделано. 4. При обработке данных по всему западноевразийско-североафриканскому региону, включая как древние, так и поздние традиции, были выявлены несколько паттернов распространения мотивов. Главных два. Один отражает наличие меридионального рубежа, который смещался от восточной к западной границе Восточной Европы. Это смещение отражает изменение культурной конфигурации от предположительно эпохи бронзы до начала Нового Времени. Само наличие подобных изменений, которые можно выявить при анализе массового материала по фольклору и мифологии, было впервые нами замечено 7 лет назад, но не было правильно интерпретировано. В ходе работы в истекшем году стало ясно, что мы имеем дело не с одним, а с двумя разными процессами: смещением на запад меридиональной культурной границы и с возникновением как минимум в эпоху античности, хотя, возможно, и существенно раньше, устойчивого направления межкультурных связей от Монголии до Средиземноморья. Если для позднего периода существования данной модели достаточным выглядит ее объяснение миграцией тюрко- и отчасти монголоязычных кочевников по Великой Степи и далее в Иран и Малую Азию, то принадлежность к тому же комплексу мотивов древнегреческой традиции (на основании как минимум одного из вариантов выборки) пока не находит явного объяснения. Однако сами описанные факты сомнения не вызывают. 5. Все ранние письменные традиции Евразии статистически сходны друг с другом. Причина этого пока не ясна. 6. Хотя древние традиции Передней Азии беднее античных, их обработка подтверждает вывод, уже сделанный на основе сравнения древнегреческой традиции с поздними балканскими. Все древние традиции систематически относятся к противоположным комплексам по сравнению с поздними фольклорными традициями на тех же территориях. Это обстоятельство невозможно объяснить спонтанной эволюцией наборов мотивов, поскольку на востоке и юго-востоке Азии наборы мотивов в ранних письменных текстах и в современных традициях статистически не отличаются. Главным источником инноваций в западноевразийских традициях могла быть Центральная Азия, хотя это требует дополнительного обоснования.

Аннотация результатов, полученных в 2023 году
В 2023 г. в базу данных по фольклору и мифологии народов мира (Берёзкин Ю.Е., Дувакин Е.Н. Тематическая классификация и распределение фольклорно-мифологических мотивов по ареалам. Аналитический каталог: http://www.ruthenia.ru/folklore/berezkin) были введены дополнительные сведения по шумерcкой, аккадской, угаритской и ветхозаветной традициям (с опорой на тексты на соответствующих языках), а также резюме 1550 фольклорных текстов, опубликованных на германских, романских, славянских и прибалтийско-финских языках и записанных в разных регионах мира. Было прослежено распространение 120 новых мотивов (в том числе тех, которые зафиксированы в древневосточных текстах) и добавлено 11 новых традиций. Поскольку главное внимание уделялось поиску параллелей древневосточным письменным памятникам в географически близких к Передней Азии регионах, степень разрешения данных по Европе была существенно увеличена. Для этого крупные традиции со значительным диалектным разнообразием были разделены: северная немецкая на северо-западную (Гессен, Вестфалия, Шлезвиг и др.), северо-восточную (со славянским субстратом: Мекленбург, Померания, Силезия, Бранденбург) и восточнопрусскую (с балтским субстратом); южнонемецкая – на баварско-австрийскую и баденско-швейцарскую; французская на северофранцузскую и окситанскую (ранее были выделены валлоны Фландрии и Пикардии и галло Верхней Бретани). Кроме того, данные по западным эвенкам были разделены в соответствии с диалектным членением: илимпийские, ербогаченские и подкаменно-тунгусские эвенки; сведения по конным эвенкам района Нерчи выделены из материалов по байкальским в силу их культурной специфики. Как отдельная традиция добавлены донские казаки. Для древней Передней Азии разделены материалы по Угариту и Финикии, включены как отдельная традиция скудные данные по Эламу. Некоторые новые традиции для статистики несущественны, их выделение необходимо для более точного картографирования материалов. Однако франко- и германоязычные традиции отражены в источниках превосходно. Число зарегистрированных мотивов в них находится в пределах от 160 (Восточная Пруссия) до 370 (Окситания). Дробление традиций помогло уравновесить статистические данные по Западной Европе и восточным славянам, с одной стороны, и множество мелких этнических традиций Балкан и Кавказа, с другой. Общее количество обработанных текстов составляет теперь около 85 тыс., а количество учтённых традиций и прослеженных мотивов достигло 1019 и 3166 соответственно. В цифровом виде эти данные резюмированы в бинарной таблице в формате *sav, позволяющей проводить статистическую обработку материалов. Сопоставимого по эффективности инструмента для сравнительно-исторического изучения фольклора и мифологии не существует, поэтому проведённые в рамках проекта исследования не имеют отечественных и зарубежных аналогов. Проведённая работа позволила (1) выявить набор мотивов, характерных для древних ближневосточных традиций и имеющих межрегиональное распространение, (2) определить границы мирового распространения этих мотивов и (3) проследить основные внешние связи месопотамской, ветхозаветной и угаритской мифологических традиций в контексте данных исторических дисциплин и с использованием статистических методов (факторного анализа). Особое внимание было уделено Угариту, поскольку эта традиция – единственная из западносемитских, которая отражает состояние мифологии в эпоху бронзы (т.е. раньше ветхозаветной и плохо документированной финикийской традиций). На предмет поиска внешних связей и с опорой на такой массив сравнительных данных угаритская мифология никогда ранее не исследовалась. Нами было выделено 29 эпизодов и образов, имеющих множественные параллели в других традициях. Соответствия некоторым есть только в Евразии, тогда как другие имеют параллели также в Америке либо, помимо Угарита, зафиксированы в основном или даже исключительно в Новом Свете и на тихоокеанской окраине Азии. В результате исследования стало ясно, что, несмотря на географическую близость и общий древний культурный субстрат (сперва халафский, а затем убейдский), угаритская традиция (и в меньшей степени ветхозаветная) заметно отличаются от месопотамских (шумерской, аккадской и ассиро-вавилонской). В ней лучше представлены мотивы, связанные с богом грозы, и больше далеких параллелей с индо-тихоокеанским миром. Придавать этому факту существенное значение, однако, не следует, ибо здесь могли сыграть роль случайные лакуны в источниках. На западноевразийском и на мировом фоне все древневосточные традиции и угаритская в т.ч. отличаются бедностью. Даже в Библии (в основном в Пятикнижии) удалось выявить лишь 69 эпизодов и образов, имеющих явные соответствия в других традициях. Для сравнения в 70 поздних традициях Евразии, лучше всего представленных в нашей базе данных, число зафиксированных мотивов находится в пределах от 700 до 300. В 70 лучше всего представленных традициях Нового Света содержится от 250 до 120 мотивов. Американские данные особенно показательны, поскольку Новый Свет остался в стороне от тех процессов, которые в Западной Евразии и Северной Африке после конца античности привели к формирования волшебных и бытовых сказок как жанров; отдельные сказочные сюжеты могли существовать раньше, но лишь собственно сказки, утратив связь с конкретными этническими образованиями, легко преодолевали языковые и культурные границы, умножая число мотивов, известных в отдельных традициях. Хотя бедность древневосточных традиций связана в том числе с фрагментарностью источников, она вряд ли объясняется только этим. Исследование показало, что в этих традициях отсутствуют не только мотивы, которые не проникли в Америку и, следовательно, распространялись недавно (например, один из популярнейших в Старом Свете мотив K56 «Достойная награждена, недостойная наказана»), но и мотивы, которые встречаются едва ли не в большинстве традиций Евразии и Америки, причем не только в поздних, но и в древних письменных (индийской и китайской). В ходе работы выяснилось также, что в древней Передней Азии есть, с одной стороны, соответствия мотивам, преимущественно распространенным в циркумтихоокеанском регионе; однако с другой стороны, такие соответствия представлены специфическими и порой уникальными вариантами. Географически далекие дальневосточные и американские параллели сочетаются в древней Передней Азии с африканскими (южнее Сахары), среди которых наиболее показательны присутствующие в «Эпосе о Гильгамеше» мотив H4 «Смена кожи как условие бессмертия» и сцеплённый с ним H5 «Смертные люди и бессмертные змеи». Эти мотивы зафиксированы в Средиземноморье (вкл. Древнюю Грецию), но в целом являются маркером расселения сапиенсов через Переднюю Азию на юго-восток в индо-тихоокеанскую окраину Азии и позже в Америку. Учитывая сказанное, Передняя Азия III–I тыс. до н.э. выглядит как регион, в котором сохранялись реликты глубокой древности, и куда мотивы и образы, возникшие в других регионах, не успели проникнуть. Другим направлением работы стал поиск в Ветхом Завете соответствий фольклорным (преимущественно сказочным) сюжетам. Исследование показало, что он радикально отличается в этом смысле от остальных древневосточных традиций, поскольку подобных соответствий в нём относительно много (см., напр., K99A, K99a1, K100A, K102, K134, M128). Особенностью данных мотивов является их распространение исключительно в юго-западной половине Евразии и частично в Африке. Подобных соответствий сказочным сюжетам немало также в древнегреческой мифологии. Вместе с тем в текстах, относящихся к эпохе до разрушения мир-системы эпохи бронзы (конец II тыс. до н.э.), они очень редки (известные примеры в египетской мифологии и шумерский «Лугальбанда и Анзу»), причём в жанровом отношении соответствующие тексты не являются сказками и предполагают установку на достоверность. Это значит, что отделение мифологической прозы от сказки и оформление жанров произошло не ранее середины I тыс. н.э., а на периферии Старого Света, как и в Америке, жанровые деления остались не известны.