Аннотация результатов, полученных в 2018 году
I. Сбор полевого материала. 1. Кумыкские и ногайские диалекты: Около 60 часов аудиозаписей. Подтвердилась информация о сильном субстратном (даргинском) влиянии на кайтакский диалект кумыкского. Особенно ярко оно ощущается в лексике (даргинские заимствования) и фонетике (абруптивные взрывные) говоров. 2. Балкарские диалекты: 130 Гб аудиозаписей; доработанный карачаево-балкарский опросник). Собранный материал позволяет утверждать, что малкарский говор является результатом осетинского субстратного воздействия на говор холамо-безенгийского типа (вопреки традиционному мнению, что холамо-безенгийский представляет собой результат интерференции малкарского и баксано-чегемского). 3. Хакасские диалекты. Удалось установить границу между сагайским и бельтирским диалектами; получены материалы, позволяющие уверенно утверждать переходный характер бельтирского говора как идиома, изначально восходящего к "западно-хакасскому" типу, но накрытому рядом просто устроенных сагайских изоглосс. II. Подготовлены и вывешены на сайт http://lingvodoc.ispras.ru/ 46 словников по чувашским, якутским, карачаевским, кумыкским, ногайским, башкирским, татарским говорам. Соответственно, для 45 точек на диалектной карте получены полные данные по фонетическим и морфонологическим признакам междиалектного варьирования. Подготавливаются обработанные анкеты (словники) по карачаевским и балкарским диалектам. Из результатов этого года, наиболее существенных для развития наших представлений о фонетических и морфонологических параметрах варьирования тюркских языков: 1) Проблема "губного сингармонизма", или "губной аттракции". При обследовании ряда говоров обнаруживается, что в ряде случаев мы сталкиваемся в них с частичным различением старых огубленных и неогубленных гласных второго слога (в том числе в аффиксах). Это явление было ранее пилотно исследовано нами на материале огузских языков и диалектов. Кроме известных уже огузских случаев (см. СИГТЯ 2002), по-видимому, такое сохранение демонстрирует ряд говоров кыпчакских и сибирских языков. 2) Проблема развития стяжений вокально-консонантных комплексов. На разнообразном полевом материале подтверждается высказанная ранее гипотеза о том, что кыпчакский переход *-g- > j в присутствии переднерядных гласных блокируется наличием в слове *j другого происхождения. Таким образом, весь комплекс процессов, проходивший с интервокальным *-g-, в том числе блокировка, явно имел место до перехода начального *j- в аффрикату; при этом действие этого комплекса правил однотипно для всех кыпчакских языков и, по-видимому, должно возводиться к пракыпчакскому состоянию. Стало очевидно, что при выяснении рефлексов комплексов следует учитывать дополнительные параметры: *b или *g - опорная согласная комплекса; широкие или узкие, огубленные или неогубленные гласные стоят слева и справа; различие поведения интервокальной и конечнослоговой позиции. Уточнение этих позиций, например, опровергает общепринятую идею о том, что тубаларский диалект - северноалтайский, получивший развитие *VgV > u: под воздействием южноалтайских диалектов; на самом деле это развитие не может расцениваться как контактное, так как является позиционным 3) Проблема рефлексации начального *j-. В ряде языковых групп обнаружены дополнительные позиционные правила, которые могут изменить наши представления о времени и характере возникновения и последующих изменений начальной звонкой аффрикаты в различных группах тюркских языков. Как существенный параметр различения говоров выявилась реализация *j- как аффрикаты или фрикативного; как постальвеолярного, палатального или ретрофлексного звука. Часть этих изоглосс связаны с генеалогическими группами, часть, наоборот, выглядят скорее как контактные. III. В 2018 году в рамках работы над проектом были обработаны в соответствии с планом ранние кириллические книги на чувашском, башкирском, татарском, казахском, узбекском языках, и дополнительно на якутском и крымско-татарском языках, общим числом 20. По ним были подготовлены корпуса текстов в ELAN и полуавтоматически построены конкордансы и словари. Эти материалы в настоящее время доступны на сайте lingvodoc.ispras.ru. В результате проведенной работы были получены следующие наиболее значимые результаты. По крымско-татарскому языку: В научной литературе общепринятой является точка зрения о том, что диалектная основа современного литературного языка, начало кодификации которого было положено в 1928 году, существенно отличается от первых словарей, подготовленных в XIX веке под руководством Исмаил-бея Гаспринского. Словари Гаспринского были созданы на основе южного (огузского) диалекта крымско-татарского языка, а литературный язык на основании срединного (кыпчакского) диалекта. Для проверки этого тезиса мы совместно с проф. Л.С.Селендили, носительницей литературного крымско-татарского языка, создали электронный сводный словарь http://lingvodoc.ispras.ru/dictionary/719/12652/perspective/719/12653/view литературного языка и первых крымско-татарских словарей [Боданинский 1873, Татарско-русский словарь 1902, Русско-татарский (крымско-татарский) 1906]. При сопоставлении материала этих словарей и современного литературного языка выяснилось, что признаки, надежно различающие диалект первых словарей и современного крымско-татарского языка, отсутствуют. Между ними существует полная языковая преемственность, поэтому можно считать, что литературный язык создавался не в 1928 году после лингвистической конференции, а в XIX веке крымско-татарскими просветителями. Татарский язык: В 2018 году были проанализированы 9 миссионерских переводов на татарский, созданных в рамках деятельности Переводческой комиссии под руководством Н.И.Ильминского в период с 1862 по 1908 гг. Ранее в докторской диссертации [Юсупова 2009] был проведен анализ татарских арабографических и кириллических словарей, созданных в рамках деятельности Переводческой комиссии: Остроумов (1876); Словарь татарского языка (1880). Было показано, что в кириллических словарях, благодаря их графике, наиболее точно отражены диалектные татарские особенности, и сделан вывод о важности анализа кириллических книг для уточнения наших знаний о диалектах татарского языка в XIX веке. Мы проанализировали еще 7 книг богослужебного характера объемом от 70 до 250 стр. и выявили, что они составлены на 4 разных диалектах: 1) чистопольский говор мишарского диалекта [Священная история 1862], 2) заказанский говор среднего диалекта [Словарь 1880; Земная жизнь 1900]; 3) нагайбакский говор [Словарь 1876; Требник 1881]; 4) высокогорский говор [Евангелие 1866, 1908]. В статье [Нуриева 2017] было установлено, что один из коротких переводных текстов (исповедь) был создан на сергачском говоре мишарского диалекта. Таким образом, в настоящий момент на территории Татарстана выявляется 5 центров создания миссионерской литературы на татарском языке в кириллице. Это согласуется с историческими данными о том, что в Татарстане миссионерская деятельность велась весьма активно. С точки зрения лингвистики эти памятники также весьма интересны, поскольку с высокой точностью отражают диалектные особенности, практически идентичные особенностям современных татарских диалектов, что указывает на минимальное количество изменений, происщедших в татарском языке за последние 150 лет. IV. Обработаны и введены в программу Старлинг стословные списки Сводеша по 72 тюркским языкам и диалектам. Для них размечены этимологические связи, деривация и разброс семантических признаков. Каждый список привязан к точке на географической карте (по координатам населенного пункта). На основании собираемых исследовательской группой по уточненной программе Сводешевских списков построена пилотная лексикологическая зона атласа. Географическая привязка наряду с полной этимологизацией позволила получить наиболее точную на сегодняшний момент реконструкцию Сводешевского списка для пратюркского состояния и построить ряд гипотез о направлениях и причинах последующих семантических развитий в нем с применением ареальных методов. Одним из интересных результатов реконструкции является то, что для значительного числа "Сводешевских" слов в пратюркском и в отдельных тюркских ветвях приходится восстанавливать по нескольку квазисинонимов - слов, в одинаковой степени хорошо соответствующих Сводешевским значениям (в том числе уточненному списку значений, выделенному в Kassian et al. 2010), но все-таки различающихся по лексической семантике, либо по коннотациям ("весь" *bütün/*bār; "кора дерева" *Kāpuk 'кора' и *Kaδiř 'кора, корьё'; "живот" *Kạ/arïm 'внешний' и ȫř 'внутренний' и др.). V. При обработке экспедиционных материалов был обнаружен ряд новых (ранее не описывавшихся) грамматических явлений в нескольких из документированных идиомов. В частности, выявились особенности употребления личных окончаний в части говоров хакасского и шорского языков, которые ранее отмечались в других частях тюркского мира (см. СИГТЯ 2002: 103, Дыбо 2017): а) «парадигматизация» личного спряжения – аналогические развития спрягаемых форм, обусловленные парадигматической унифик; б) возникновение нового аналитизма за счет обусловленной разговорным синтаксисом клитизацией личных местоимений и частиц. Соответственно, вопросы по этим параметрам включаются в дорабатываемые анкеты по морфологии, работа с которыми планируется на будущий год.

Аннотация результатов, полученных в 2019 году
В 2019 году продолжался сбор полевых материалов для диалектологического атласа по ранее разработанным и оперативно дорабатываемым анкетам. Проведено 10 экспедиций, еще для 80 населенных пунктов собран достаточный для картографирования материал по фонетическим, морфонологическим, морфологическим параметрам междиалектного варьирования. Все собранные материалы в настоящий момент находятся в обработке. На сайтах http://lingvodoc.ispras.ru/; https://dialects.altaica.ru/ опубликованы 51 звучащих словарей, содержащих фразовые примеры, по полевым материалам. Подготовлены звучащие корпуса опросников на грамматико-синтаксические и фонетические явления; опубликованы звучащие глоссированные диалектные тексты. В диалектный подкорпус хакасского языка http://khakas.altaica.ru/dialects/ внесено 47 диалектных фольклорных текстов, записанных и расшифрованных фольклористами ХакНИИЯЛИ в 60-е – 90-е годы. Тексты снабжены нормализацией, автоматически отглоссированы, по ним проводится морфологический и лексический поиск. Подготовлена к отображению на интерактивной карте пилотная база данных по значениям фонетических и морфологических изоглоссных признаков в системе Starling, Turk_iso.dbf, в ближайшие недели карты по запросам к ней будут строиться на сайте https://dialects.altaica.ru/. Статья о некоторых фонетических архаизмах и инновациях тюркских языков, “Turkic dialects of the “-z-” group: to the problem of genealogical classification and areas” подана в журнал Turkic languages (WOS) и находится на рецензировании. Работает лексический компонент Атласа – интерактивная карта по спискам Сводеша и смежной лексике в тюркских языках: https://http://turk.polycorpora.org/all.php/ Обработаны и введены в программу Старлинг списки Сводеша по еще 50 тюркским языкам и диалектам; уточнены параметры семантического варьирования в этой лексике. Сейчас лекскостатистика тюркской семьи рассчитывается примерно на 600 этимологиях, что делает результат более достоверным. Следуя прошлогодним пожеланиям экспертов, мы начали публикации наших диалектологических анкет. На сайте Lingvodoc.ispras.ru опубликовано 16 архивных текстов и словарей по ранним кириллическим книгам на тюркских языках. Все тексты снабжены глоссировкой и переводом. Из научных результатов этого года, наиболее интересны обнаруженные локальные изменения в генеалогической и ареальной классификации внутри отдельных групп тюркских языков: 1. Генеалогическое членение и ареальные отношения в диалектной системе тюркских z-языков Южной Сибири, то есть хакасского, мрасского диалекта шорского и среднечулымского диалекта чулымско-тюркского языка. В 2011-2019 гг. нашей группой предпринят был ряд экспедиций к носителям идиомов данной группы в Южной Сибири. Наиболее заметный признак, выделяющий рассматриваемую группу языков, это совпадение в их общем праязыке трех общетюркских (Common Turkic, т.е. ветвь тюркских языков, разделившуюся после отделения булгарской ветви.) фонем: *-δ(-) > *-z(-), *s > *s, *-ř(-) > *-z(-) все совпали в одну фонему s/z (с позиционным распределением, т.е. звонким аллофоном, выступающим в интервокальной позиции). PT *-ƛ(-) > CT *-š(-) в общем праязыке z-группы сохраняется как š/ž. Как известно, для успешного построения генеалогического древа группы идиомов и выяснения их subgrouping необходимо рассмотреть не просто объединяющие часть этих идиомов общие инновации. Надежный узел генеалогического древа мы получаем в следующем случае: во всех языках-потомках рассматриваемой группы представлен ряд единиц-потомков праязыковых единиц, которые подверглись сначала одинаковому действию одной группы диахронических процессов, а потом разнонаправленному действию другой группы исторических процессов. В случае рассмотрения фонетических процессов, это должны быть морфемы-потомки праязыковых морфем, звуковые оболочки которых показывают результаты воздействия минимум двух правил звуковых переходов, из которых одно правило воздействовало на звуковые оболочки морфем всех языков-потомков, а другое воздействовало на звуковые оболочки морфем только части языков-потомков. В этом случае мы вынуждены будем ввести узел генеалогического древа, в котором праязык разделяется на два праязыка более низкого уровня; из одного произошли те языки, где второе правило действовало, из другого – где не действовало. См. Дыбо 2007: 000, Ringe & Eska "Historical Linguistics", 2013, p.259-262. Таким образом, для классификации идиомов имеет смысл рассмотреть группу правил, в которой можно выявить относительную хронологию процессов. Пучок фонетических переходов, который хорошо демонстрирует относительную хронологию процессов, в рассматриваемой группе: процессы изменения среднеязычных согласных (*j-, *č, *-š(-)). Пример установления относительной хронологии на этой группе правил: если в современном языке мы видим, что: А.*č- перешел в s-, Б *j- перешел в č-, то совершенно определенно А произошло раньше Б, поскольку иначе результат Б совпал бы с *č-, и на него бы подействовал А, и в языке-потомке рефлексы *č- не отличались бы от рефлексов *j-. Рассматривался материал тутальского и мелетского говоров среднечулымского языка (4 нас. пункта); мрасского диалекта шорского языка (15 нас. пунктов), шорского диалекта хакасского языка (7 нас. пунктов), кызыльского диалекта хакасского языка (9 нас. пунктов, 1 словарик, собранный в середине XX века), качинского диалекта со старо-июсским говором (10 нас. пунктов), сагайского диалекта с пилтирским говором (50 нас. пунктов) и так называемого “диалекта малых деревень” - идиома, впервые выделенного нами как не относящегося к шорскому диалекту хакасского языка. Выыделены следующие генеалогические узлы: Мрасский шорский и тутальский среднечулымский (*č- > š-, *š > š; начальный *č- и *š совпали в одну фонему š) Качинский и мелетский среднечулымский (*č- > s-, *š > s; начальный *č- и *š совпали в одну фонему s, от не-начального *č наблюдаются остаточные рефлексы, но в разных позициях) Сагайский и пилтирский (*č > s, *š > s. Все *č и *š совпали с *s в s) Все “хакасские” диалекты, включая мелетский среднечулымский (*č- > s-) Периферийный архаизм хакасского ареала: Кызыльский и “диалект малых деревень” (сохранение оппозиции *č vs *š) Соответственно, первый распад общего предка – на две ветви, “шорскую” и “хакасскую”; пра-хакасский разделяется на кызыльский, диалект малых деревень и пра-сагайско-качинский, который потом делится на пракачинский (включающий более архаичные мелетский чулымский и староиюсский) и прасагайский, включающий более архаичный пилтирский. Прашорский распадается на собственно шорский мрасский и несколько более архаичный тутальский чулымский. Совершенно нетривиальный момент - то, что мелетский и тутальский говоры среднечулымского не образуют общего генеалогического узла, что предполагает заселение нынешней территории их проживания с двух сторон – сверху по Чулыму и спуск по Мрассу до Томи, оттуда до устья Чулыма и небольшой подъем по нему. 2. Тюркские языки Северного Кавказа. Можно считать окончательно доказанным, что малкарский говор является результатом осетинского субстратного воздействия на говор холамо-безенгийского типа (вопреки традиционному мнению, что холамо-безенгийский представляет собой результат интерференции малкарского и баксано-чегемского). Рассмотрим распределение рефлексов пратюркского начального *j- в карачаево-балкарских диалектах и их говорах. По классической схеме описания диалектов, к джокающим относятся два говора – карачаевский и баксанский, к жокающим – чегемский и промежуточный холамо-безенгийский. Вместе эти четыре говора составляют опорный диалект, на основе которого разработаны две литературные нормы КБЯ: одна функционирует в КЧР и относится к джокающему говору, другая – в КБР и относится к жокающему. Отметим, что джокающий баксанский говор живет на территории с жокающей литературной нормой, преподающейся в школе. Зокающий диалект представлен преимущественно Черекским ущельем и небольшими селами в Лескенском районе КБР. Наши данные: ПТю *j- регулярно дает карач. (все говоры) dʑ-, баксан. dʑ-. В баксанских анкетах имеется несколько (около 5 из приблизительно 200 случаев) употребления твердого ʒ- в анлауте (только в заднерядных словах). По-видимому, это – результат влияния литературной нормы “балкарского” типа. Совпадение нормативного обозначения балк. ʑ- с русским ʒ в ж приводит к “орфографической интерференции”: в говорах, функционирующих на территории жокающей “балкарской нормы”, стремление сказать “на литературном” приводит к произношению ʒ- . Современное радиовещание на балкарском языке совершенно регулярно использует для рефлекса ПТю *j- твердое ʒ- и в заднерядных, и в переднерядных словах. В холамо-безенгийском говоре, вопреки данным Алиев 1960, Филоненко 1940, Аппаев 1960, инициальная z- (которая могла бы связать его как смешанный с зокающим, малкарским диалектом) ни разу не встретилась, обычный рефлекс *j- это ʑ-. По-видимому, старые свидетельства частичного “зоканья” основаны на опросе переселенческого населения из из Черекского ущелья, впоследствии ассимилированного. В чегемском говоре также обычный рефлекс *j- это ʑ-. В обоих говорах в заднерядных словах примерно в 38% случаев (196 на 516) встречен твердый вариант ʒ-, причем в старшей возрастной группе он встречается в единичных случаях. В переднерядных словах произношение ʒ- ни разу не встретилось. По-видимому, это следствие влияния “нормы” в исполнении радиовещания и орфографии. В обоих жокающих говорах достаточно регулярно наблюдается аффрикатный позиционный вариант ʑ-, dʑ- после согласных во фразовой позиции. В холамо-безенгийском этот вариант практически регулярно выступает после -n предшествующей словоформы; в чегемском - практически регулярно после -n, менее регулярно – после -l, -t, -q. Кроме того, в чегемских и холамо-безенгийских записях регулярно встречается небольшой набор слов, начинающихся на dʑ- в независимой позиции – вероятно, заимствования. В зокающем (малкарском, черекском) говоре обычный рефлекс *j- это z-, слегка палатализующееся в переднерядных словах. Результат влияния радиовещания и графики – примерно 15% случаев произношения ʒ- твердого и в заднерядных, и в переднерядных словах. Регулярно наблюдается аффрикатный позиционный вариант z-, dz- после -n предшествующей словоформы. Абсолютно тот же набор слов, который встречается с начальной аффрикатой в независимой позиции в холамо-безенгийских анкетах, здесь присутствует также с аффрикатой, но свистящей. Такое распределение рефлексов указывает на вторичный характер “зокающего” произношения по отношению к “жокающему”. Уже описанное ранее и подтверждаемое нашими материалами распределение “цоканья”, т.е. отражением в малкарском ПТю *č, также говорит о вторичности “цокания”: в позиции сандхи перед согласным, как внешних, так и внутренних, старый č не теряет шипящести, но теряет смычку, переходя в š. Объяснение вторичным воздействием осетинского субстрата здесь наиболее вероятно. Потеря смычки начальной звонкой аффрикатой, наоборот, не кажется субстратной и может указывать на существенную общность малкарского, холамо-бызынгийского и чегемского говоров. Однако, если посмотреть на географическое распространение этой изоглоссы, мы видим, что это инновационный центральный ареал, в то время как карачаевские и баксанский говор представляют периферийный подковообразный архаизм. Вопрос о древесном членении карачаево-балкарской общности пока остается открытым. 3. Тюркские языки Урало-Поволжья. На основании значительного архивного и полевого материала по поволжско-тюркским кыпчакским языкам выясняются новые возможности классификации говоров, границы которой проходят относительно независимо от традиционных социолингвистических границ между языками региона. Оказывается, что между диалектами не только разных волгоуральских языков, но и диалектами одного языка существует значительная разница в правилах, по которым в лексике распространён шумный согласный на месте начального *ј. Традиционное мнение – что различные рефлексы *j- распределены в говорах “беспорядочно" - см., например, Berta 1989: 197-224. Однако по нашим данным устанавливаются распределения, позволяющие выделить три разных типа «жокания». Первое – отображение начального *j- как аффрикаты или фрикатива (условно изображаем обобщенно как ǯ) только в позиции перед неогубленными передними гласными верхнего и среднего подъёма (*i, *e, *ẹ); регулярное отображение *j- как глайда перед всеми другими гласными, кроме регулярного же типа исключений: позиция диссимиляции при наличии следующего -j- любого происхождения (в частности, пракыпчакского j из *-g- ). Эта изоглосса соединяет мишарские диалекты, литературный, красноуфимский татарский, весь северо-запад башкирского ареала и миасский диалект восточного башкирского. Это, очевидно, результат процесса, проходившего до развития правосточнокыпчакского *æ, но после пракыпчакского разбиения рефлексов *-g-. Ареал, охваченный этой изоглоссой, подковообразен, что соответствует по ареалогическим представлениям архаической периферии инновативного процесса. Второе явление – рефлексация *j в виде шумного согласного только перед рефлексами правосточнокыпчакских *e и *æ. Она представлена в айском диалекте восточного башкирского наречия. Очевидно, это более позднее развитие, чем “жоканье-1” Третье явление – переход всех начальных *j- в шумный согласный. Эта черта характеризует собственно диалекты казанско-татарского [АТНГ: карта 33], представлена лишь в нескольких мишарских диалектах, контактирующих с казанско-татарскими. Явление затрагивает мензелинский и частично заказанский диалекты. По всей видимости, этот тип «жоканья» ‒ недавняя казанско-татарская инновация, на что указывает судьба русских заимствований. Так, в мензелинском. рус. jᴀmᴀ > ʐɒɱ [ТТЗДС: 179]. Аналогичный тип «жоканья» встречается в пермском, мамадышском, нагорном, тарханском, нижнекамском камско-устьинском, лаишевском, стерлитамакском диалектах восточного наречия и его кряшенских этнолектах, из контактирующих с восточным наречием мишарских диалектов ‒ в дрожжановском и этнолекте каратаев [ТТЗДС: 177‒182, 190‒193]. Вопреки [Миржанова 1991: 153], нижнебельско-ыкский башкирский не относится сюда,, а принадлежит к первому типу. Сплошное отражение начального *j- как глайда характеризует южные и частично восточные башкирские диалекты; также совершенно регулярно оно в сибирско-татарских диалектах, как чатском (и калмакском), так и барабинском, и тюменском, тобольском, вагайском говорах (см. Алишина 2019). При этом персидские и арабские заимствования на дж-, как и русские заимствования на ж-, в случае адаптации развивают также начальный глайд. Для пракыпчакского несомненно должен восстанавливаться также начальный глайд, хотя бы в некоторых позициях (иначе не объясняется позиция диссимилятивного сохранения *-g- при начальном *j-). Но целая картина скорее заставляет предполагать начальную фонему, отличную от глайда, с несколькими позиционными вариантами при разных гласных, дающими впоследствии разнообразные развития. Таким образом, сбор материала по единообразным ориентированным на исторический принцип анкетам, с учетом минимальных социолингвистических данных, уже позволяет сильно уточнить распределение языковых явлений на географической карте и поставить вопросы о соотношении генеалогических и ареальных явлений в истории языка.

Аннотация результатов, полученных в 2020 году
За отчетный период нашей рабочей группой (при активном участии вспомогательного персонала) организовано и проведено 25 экспедиций. Из них 7 – в полевых условиях, 16 – методом remote field studies, через опцию голосового сообщения в мессенджере WhatsApp. Маршруты экспедиций охватили 25 населенных пунктов из 12 субъектов РФ. Основной задачей всех экспедиций являлась фиксация на диктофон звучащей диалектной речи для последующих углубленных исследований. Использовались анкеты по спискам Сводеша и по морфологическим признакам, составленные А.В. Дыбо, фрагменты из большой кыпчакской анкеты О.А Мудрака и экспериментальные списки лексем, по которым можно выстроить точные междиалектные изоглоссы). В результате экспедиций и онлайн-обследований был собран значительный анкетный материал и несколько меньший текстовый; к настоящему времени он в значительной степени обработан и позволяет уже строить карты, включающие волго-уральско-кыпчакский, западно-кыпчакский и восточно-кыпчакский материал. Заполнены основные лакуны, остававшиеся с прошлого года, особенно по территории республик Татарстан и Башкортостан и прилегающим регионам. На сайте Lingvodoc опубликовано 40 словарей по экспедиционным материалам. Мы продолжали заполнять базу по диагностическим признакам, Turk_iso.dbf (сейчас идет работа по перекодировке ее в более современный формат .sql), к которой обращаются по запросу карты атласа. База преобразована в иерархическую структуру с подчиненными базами, каждая из которых занимается информацией по отдельному региону. Сейчас запросами можно оперировать с верхней, объединяющей базой, включающей 90 полей – вопросов по фонетике, морфонологии и морфологии. Отдельно функционирует лексическая база данных, основанная на 200-словнике Сводеша; сейчас к ней подключена также лексика из еще двух предлагавшихся списков базисной лексики. Для каждого понятия в списке сделано квази-толкование в духе ТКС (МСТ) и набраны фразовые примеры, которые позволяют уточнить значение и употребление слов. Сейчас, в пилотной версии атласа, работают только 110 слов списка и их квазисинонимы. В дальнейшем мы рассчитываем собрать фразовый материал по всем 500 потенциальным колексификациям. Велась также работа по расшифровке и глоссировке со вводом в корпусную оболочку текстов из собрания В.В. Радлова и Н.Ф. Катанова ("Образцы народной литературы тюркских племен" (1866-1907). Работа над атласом позволила прояснить ряд проблем, касающихся применимости лингвогеографических методов для уточнения классификации тюркских диалектов. Один из последних результатов – выяснение статуса морфонологических изоглосс, касающихся алломорфического поведения стандартно-тюркского аффикса множественного числа *-lAr. На рассмотренном материале мы смогли достаточно убедительно показать, что морфонологические изоглоссы, касающиеся алломорфии стандартно-тюркского аффикса множественного числа *-lAr, – это конгломерат инновационных процессов, довольно случайным образом захватывающих разные части “тюркского мира” и распространяющихся в ряде случаев согласно “волновой модели”, не будучи связанными с генеалогическим членением тюркских языков. Но для доказательства этого оказалось необходимо применять ступенчатую реконструкцию, то есть отдельно рассматривать поведение аффиксов в каждой из генеалогических группировок [Дыбо и др. 2020]. Еще одним из существенных научных достижений этого года оказался сформировавшийся консенсус по устройству и эволюции диалектной системы чувашского языка. Традиционные представления о диалектном членении чувашского языка были сформулированы в конце XIX века Н. И. Ашмариным. Согласно этой концепции, в чувашском следует выделять два основных диалекта – верховой (вирьял) на севере и северо-западе Чувашии и низовой (анатри) на юго-востоке. Недавние исследования в области чувашской исторической диалектологии позволяют значительно уточнить эту картину. Наиболее ранним ответвлением от чувашского диалектного древа являются, по-видимому, говоры крайнего северо-запада Чувашии (часть бывшего Козьмодемьянского уезда Казанской губернии), которые в настоящее время наиболее ярко представлены речью пожилых жителей с. Малое Карачкино (Пошкăрт) Ядринского района Чувашии (северо-западный диалект в терминологии О. А. Мудрака). В остаточном виде диалектные данные этого типа фиксируются в чувашских старописьменных памятниках XVIII–XIX в. К работам Н. И Ашмарина восходит традиция объяснять особый облик чувашских северо-западных говоров интенсивным поздним влиянием со стороны горномарийского языка. Однако марийский субстрат не способен объяснить наиболее яркие черты северо-западного чувашского, проявляющиеся на фонетическом, морфологическом и лексическом уровнях. В частности, значимыми фонетическими архаизмами являются сохранение в части позиций прачувашских гласных среднего подъема (*ẹ, *ö) в соответствии с i, ü в прочих говорах. Среди значимых инноваций северо-западного диалекта – последовательное стяжение сочетаний гласных с глайдами, а также разнообразные изменения в консонантной системе. Своеобразен и лексический состав северо-западного диалекта, включая базовую лексику. Что касается верховых, низовых и средненизовых говоров, отношения между ними требуют дальнейшего изучения, в текущих классификациях генетические факторы частично смешаны с ареальными. В целом верховой диалект имеет значительно более дробный характер в сравнении с другими диалектами. Географически ближайшие к малокарачкинскому верховые говоры относятся к т. н. сундырскому ареалу. Данные говоров этого типа, как было установлено, отражены в памятнике “Конъ святой борнызинъ...” середины XIX в., затем они фиксировались в материалах начала XX в. Достаточно близки к сундырским говоры моргаушско-ядринского ареала (также на северо-западе Чувашии). Западную периферию чувашского ареала составляют говоры Красночетайского района Чувашии и некогда населённых чувашами окрестностей с. Курмыш Пильнинского района Нижегородской области. Именно говоры курмышско-красночетайского круга служили основой для старочувашской письменной культуры XVIII–XIX в. Эта гипотеза убедительно подтверждается недавними исследованиями. В частности, к красночетайскому типу относится верховой говор, зафиксированный в чувашских материалах Словаря Палласа, опубликованных в конце XVIII в. С этой же группой говоров следует связывать язык первой грамматики чувашского языка – «Сочинений...» 1769 года. Наконец, к числу курмышско-красночетайских принадлежит говор, положенный в основу первого перевода Евангелия от Матфея (1820) на чувашский язык. Среди значимых архаизмов этого памятника – различение показателей датива и аккузатива, которое утеряно в современном чувашском языке [Савельев 2020]. Поскольку красночетайско-курмышские говоры не составляют отдельный древний узел на древе чувашских диалектов, очень вероятно, что в этот же период различение датива и аккузатива существовало и в ряде других чувашских говоров. Низовой материал отражен в старописьменных памятниках значительно хуже, чем верховой, но всё же фиксируется, например, в упомянутом Словаре Палласа. Предварительные полевые исследования фонетики низовых говоров указывают на несостоятельность ряда традиционных утверждений, касающихся диалекта анатри, – в частности, предполагающих его резко инновативный характер и отсутствие значимых архаизмов. Средненизовые говоры северо-востока Чувашии остаются наименее изученными и требуют дальнейших полевых исследований.