Аннотация результатов, полученных в 2019 году
Проект «Политкорректность в русском языке и в русской культуре» посвящён изучению активных процессов в русском языке, которые происходят на фоне изменения социальных норм и установок. Мы исследуем проблемы, связанные с обозначением различных групп людей: женщин, лиц с инвалидностью и т. п. Во всех этих случаях в обществе представлена широкая палитра мнений. Проблема политкорректности оказывается чрезвычайно актуальна, поскольку обсуждения на темы, связанные с допустимыми и недопустимыми формами обозначения тех или иных лиц, постоянно ведутся в прессе, в социальных сетях и т. п. При этом в ходе таких дискуссий эмоциональные аргументы часто перевешивают рациональные, а изучение конкретных свойств тех или иных номинаций не ставится на научную основу. По этой причине необходимо всестороннее исследование различных аспектов политкорректных обозначений в разные периоды истории русского языка с взвешенной и нейтральной научной позиции. В ходе первого года работы над проектом основное внимание было уделено методологическому обеспечению исследований политкорректности с помощью лингвистических корпусов, а также двум конкретным темам: обозначениям женщин (феминитивам) и обозначениям лиц с инвалидностью. 1. ОБОЗНАЧЕНИЯ ЖЕНЩИН Русский язык имеет грамматический род, поэтому говорящие невольно вынуждены так или иначе выражать гендерную принадлежность для значительной части живых существ. Однако соответствие между грамматическим родом и гендером даже для одушевлённых существ не взаимно-однозначно: например, слово «поэт» (грамматически мужской род) может обозначать как мужчину, так и женщину. Такого рода асимметрии часто становятся предметом для дискуссии, которая стала особенно громкой в 2010-е годы. В русском языке имеется несколько лексических групп, для которых использование феминитивов и противопоставленных им обозначений мужчин (маскулинитивов) было и остаётся обязательным и не вызывает споров: это названия жителей и жительниц тех или иных мест (городов, стран и т. п.), названия представителей и преставительниц тех или иных народов, а также названия последователей и последовательниц различных религий: «москвич» — «москвичка», «якут» — «якутка», «мусульманин» — «мусульманка». Однако в других областях использование феминитивов не столь обязательно, и если они и образуются, то нередко вызывают дискуссию. В частности, регулярно вызывает споры суффикс -ша («генеральша», «капитанша»). Распространено мнение, что слова с таким суффиксом обязательно обозначают супругу или вдову мужчины, имеющего определенную профессию или чин. В XVIII–XIX веках это практически всегда было так, однако затем ситуация изменилась: например, «кассирша» не обозначает жену кассира. Однако из-за стойких ассоциаций с более ранним значением и желанием носителей языка дистанцироваться от него слова с -ша стали восприниматься как пренебрежительные и уничижительные — это отношение распространилось на сам суффикс и вновь образованные с его помощью слова. Аналогичный путь двумя веками ранее проделал и другой феминитивный суффикс — -иха. Самый спорный случай — образование феминитивов с помощью суффикса -ка. Именно этот суффикс рекомендуют использовать в большинстве случаев сторонники феминитивов в современном русском языке («авторка», «редакторка» и т.п.). Анализ текстов показывает, что это не новое явление: взрыв популярности таких феминитивов относится к началу XX века и изменившейся социальной ситуации; в этот период суффикс -ка, видимо, из всего доступного спектра оказался наименее нагружен «старыми» коннотациями, а потому стал использоваться максимально широко («депутатка» и т. п.). Однако суффикс -ка не универсален: он имеет формальные ограничения сочетаемости с основами русских существительных. Из-за того что некоторые неологизмы на -ка резко выбиваются из языковой системы, многие люди, услышав их, воспринимают такое словоупотребление как намеренную попытку изменить язык, реализовать с его помощью какую-то политическую программу. Негативная реакция носителя языка на попытки реализации языковой политики, если они не совпадают с его собственной позицией, вполне закономерна — и это часто является причиной конфликтов. В ходе реализации проекта на основе данных огромных собраний текстов (интернет-корпусов) были выведены следующие статистические закономерности, касающиеся употребления феминитивов: — основы на -тель и -ник чаще всего используются с суффиксом -(ни)ца: писатель — писательница, художник — художница; — основы на -ф и -г чаще всего используются с суффиксом -иня: фотограф — фотографиня, психолог — психологиня; — основы на другие парные по глухости / звонкости согласные (в первую очередь на -т и на -д: таких больше всего) чаще всего используются с суффиксом -ка: студент — студентка, искусствовед — искусствоведка; — основы на непарные по глухости / звонкости согласные (в первую очередь на -р) ведут себя по-разному в зависимости от ударения: ——— основы с ударением на последнем слоге чаще всего используются с суффиксом -ша (мэр — мэрша, контролёр — контролёрша), но иногда побеждает и вариант -ка (стажёр — стажёрка, коллекционер — коллекционерка); ——— основы с ударением не на последнем слоге чаще всего используются с суффиксом -ша, а с суффиксом -ка почти не встречаются (администратор — администраторша, конструктор — конструкторша). Разумеется, здесь речь идет только про стандартные случаи: можно вспомнить десятки примеров, не вписывающихся в эту схему (продавец — продавщица, купец — купчиха и так далее), но это именно статистические предпочтения, а не абсолютно строгие правила. Как бы то ни было, эти статистические правила показывают, что в случае феминитивов морфонологические и словообразовательные закономерности сталкиваются с соображениями идеологической правки языка, и конфликт возникает именно в тех точках, где различные принципы противоречат друг другу. 2. ОБОЗНАЧЕНИЯ ЛИЦ С ИНВАЛИДНОСТЬЮ В последнее десятилетие проблемы инвалидности стали чаще обсуждаться в российском публичном и медиапространстве. Внимание привлекли и те, кто проживает в психоневрологических интернатах, или ПНИ: это могут быть люди с различными физическими или неврологическими нарушениями при сохранном интеллекте, с психиатрическими диагнозами, а кроме того, выпускники детских домов, попавшие туда скорее по социальным причинам. Общественные организации открыто выступают против всей системы ПНИ, рассказывая страшные подробности о жизни в них: помещение в изолятор, телесные наказания, отсутствие необходимого ухода за больными и принудительное лечение психотропными препаратами и т. д. Между тем, параллельно с этим «правозащитным» дискурсом существует другой, поддерживающий эту систему. Так, руководители этих учреждений, которые до того не выступали публично и не давали интервью, теперь стали это делать, причем вынуждены так или иначе учитывать идеологию общественных организаций. Анализ видеоматериалов о ПНИ, выполненный с помощью методов критического дискурс-анализа, показал, что действительно можно говорить о существовании правозащитного и системного/патерналистского дискурсов, за которыми стоят две противоположные идеологии. Они вступают как бы в заочный спор по поводу таких вопросов, как изоляции людей, границы между «иными» и обществом, агентность людей с инвалидностью. Так, в «системном» дискурсе изоляция людей подается как охрана проживающих; а в правозащитном закрытые учреждения сравниваются с тюрьмой, куда помещаются люди, не совершившие преступления. Идеология «особенности» в системных репортажах, по форме вроде как бы политкорректная, объясняет проведение границы между «особенными» и «обычными» людьми, оправдывает помещение первых в специальные учреждения. В правозащитных репортажах подчеркивается, что в ПНИ может оказаться каждый и что там находятся дееспособные. Журналисты и директора вынуждены учитывать идеологию политкорректности и демонстрировать ее на камеру. Так, директора заимствуют дискурс общественных организаций, который вступает в противоречие с основной линией повествования. Они стали пользоваться новыми словами, например, заменяя инвалидов на получателей социальных услуг, совмещая термины из разных идеологий, цитируя дискурс общественных организаций. Таким образом, мы имеем дело со своеобразным присвоением политкорректности. В патерналистском дискурсе проживающим в ПНИ отводится конкретная роль с четкими границами – отвечать на закрытые вопросы, причем журналист формулирует вопрос так, что оставляет собеседнику меньше возможностей для выбора, как бы «подсказывая» правильный ответ. Интересно, что и в «правозащитных» репортажах, где критикуется система ПНИ, журналисты продолжают использовать привычные схемы для взаимодействия и соответственно поддерживать дискриминирующую идеологию. Таким образом, два дискурса, которые как бы вступают в заочный спор, заимствуют друг из друга элементы и больше похожи друг на друга, чем кажется на первый взгляд. Эти скрытые закономерности, замаскированные политкорректным языком, обнажают привычную, стойкую идеологию, которая присутствуют даже в тех случаях, когда авторы выступают против ПНИ.

Аннотация результатов, полученных в 2020 году
В период с 1 июля 2020 г. работа велась внутри отдельных рабочих групп, которые занимались четырьмя основными проблемами: 1) обозначениями лиц с инвалидностью, 2) феминитивами и номинациями, связанными с гендерной идентификацией, 3) политкорректными и неполиткорректными названиями стран и территорий и обозначениями людей по национальному признаку, а также 4) методологией корпусных и количественных исследований политкорректных и неполиткорректных номинаций. В последние годы появляется все больше публикаций российских СМИ, где обсуждаются вопросы политкорректности и подходящих наименований тех или иных групп людей. Вниманию читателя предлагаются как краткие инструкции и небольшие словарики, так и более обширные списки рекомендаций. Кроме того, на эту тему проводятся публичные семинары и обсуждения. Значимым общественным событием оказался выход словаря М. Бобылевой «Мы так говорим. Обидные слова и как их избежать» (2020), который стал первым крупным печатным источником такого рода. Одна из групп людей, которой коснулась данная дискуссия, — это люди с инвалидностью. Важно, что в обсуждение включаются представители сообществ, которые участвуют в интервью и мнение которых учитывается при составлении рекомендаций. С другой стороны, о вопросах политкорректности и выборе «правильных» слов задумываются далеко не все. Практики взаимодействия с теми, кто отличается от большинства, иногда остаются прежними, даже в тех случаях, когда человек реагирует крайне негативно. Рабочая группа, которая занималась вопросами инвалидности, в сотрудничестве с рабочей группой по методологии корпусного анализа провела ряд исследований, касающихся номинации лиц с инвалидностью. Был собран и обработан обильный эмпирический материал: интервью, данные СМИ, корпусные данные, результаты наблюдения за инклюзивной мастерской, зафиксированные примеры из спонтанной устной речи. Существует две основные модели понимания инвалидности — медицинская и социальная. Согласно второй, возникшей в противовес первой, барьеры для людей с инвалидностью создаются не столько их недугами, сколько социальными практиками. В публичном и научном пространстве высказываются точки зрения, что разные наименования отражают ту или иную модель инвалидности. Показано, что в настоящий момент практики именования людей с инвалидностью претерпевают серьезные изменения, что связано, прежде всего, с тем, что о проблемах инвалидности стали больше говорить публично. В российский дискурс заимствуются западные идеологии, касающиеся в том числе практик наименования и отношения к словам. В целом можно выделить две волны изменений. Первая волна — переосмысление терминов, традиционно используемых для обозначения того или иного вида инвалидности или состояния организма. За этой волной стоят две основные идеологии. Первая из них — идеология политкорректности — заключается в том, чтобы избегать тех привычных наименований, которые несут негативные коннотации, и подобрать новые, нейтральные. На эту идеологию в большинстве случаев так или иначе ориентируются журналисты, а также многие из опрошенных. Вторая идеология — «люди прежде всего» (person/people first) — гласит, что сначала следует употреблять слово «человек» или «люди», а потом указывать на диагноз/особенность. В частности, нежелательным к употреблению в устной речи считается слово «инвалид», предпочтительнее — «человек с инвалидностью», вместо «даун» рекомендуется говорить «человек с синдромом Дауна». Вторая волна изменений, представляющая собой во многом реакцию на первую, характеризуется отторжением части новых терминов и на данный момент коснулась только некоторых видов инвалидности. Представители ряда сообществ стали выступать против новых «политкорректных» наименований. Напр., многие глухие предпочитает в настоящий момент именно это наименование. Часть аутичных людей желают, чтобы их называли именно так (а не «человек с аутизмом»): во-первых, аутизм — это важная составляющая их идентичности, один из вариантов нейроразнообразия, а не болезнь (таким образом, применяется идеология «identity first»). Во-вторых, проводится параллель с другими группами, отличающимися от большинства. Кроме того, важным современным принципом дискуссии становится «ничего о нас без нас»: при разговоре о той или иной группе людей необходимо ориентироваться на их мнение и включать их в дискуссию. Так, в специализированных репортажах журналисты используют самоназвания группы. В результате возросшего внимания к проблемам инвалидности возрастает количество языковых вариантов, используемых для обозначений индивидов с теми или иными нарушениями — как общих названий, так и наименований различных подкатегорий. Кроме того, поиск более корректных выражений приводит к расширению синонимических рядов, напр.: «слепые», «незрячие», «слабовидящие», «люди с нарушением зрения / с инвалидностью по зрению / с проблемами со зрением»; «неслышащие», «слабослышащие», «люди с инвалидностью по слуху / пользующиеся жестовым языком / с нарушением слуха»; «аутист», «человек с РАС / аутизмом / расстройством аутического спектра», «нейроотличный человек». Слова с семантикой особенности («особенные», «особые люди») чаще, но не всегда, используются для обозначения ментальных нарушений. Иногда указание на инвалидность необходимо для привлечения внимания к положению группы или к повышенному статусу достижения. Кроме того, появляются неологизмы, напр., слова с морфемой инва-: «инваактивизм», «инваледи», «инвапротест». Несмотря на огромное количество вариантов наименований, некоторые респонденты рассказывают, что придумывают свои варианты. В рамках работы рабочей группы по номинациям, связанным с гендерной идентификацией, проводилось исследованием феминитивов, а также обращений, характеристика которых по грамматическому роду может не совпадает с гендером лиц, по отношению к которым они используются («старик», «старина», «чувак»). Важным направлением исследования феминитивов стало введение в научный оборот единиц, которые редко обсуждаются в литературе и мало известны лингвистам. Так, в результате корпусного анализа было обнаружено 14 феминитивов-универбатов начала XIX — начала XXI веков, в т. ч. ставших историзмами («фребеличка», «приютка», «среднеотделенка», «ванилька» и т. д.). Некоторые исходно разговорные универбаты постепенно утрачивают разговорность; в группе феминитивов мы видим это на примере «институтка». Однако «истеричка», судя по раннему употреблению в медицинской литературе, сначала было нейтральным и развило разговорность и экспрессию позже. Результаты, полученные в области анализа обращений, можно проиллюстрировать примерами слов «старина» и «старик». В течение XIX века «старина» встречается в художественной литературе как фамильярное обращение к «простому старику» (например, пожилому извозчику), но одновременно регулярно используется и нестандартно, например, как интимно-дружеское, хотя еще с намеком на возраст адресата; как снисходительное, иногда даже издевательское, в т. ч. в адрес пожилого отца, в коммуникации образованных носителей и т. д. Но в начале XX века единица уже не имеет семантики пожилого возраста, коннотаций снисходительности, грубоватости, более низкого статуса адресата: она является тем неформальным литературным обращением к приятелю, каким мы его видим, например, в речи персонажей советской художественной литературы, особенно оттепельной и пост-оттепельной, где оно участвует в создании характерного образа сдержанной мужской дружбы. При анализе контекстов обращения обнаружилось, что в передаче настоящей разговорной речи мемуарами, письмами и прочими документальными текстами обращение «старина» как приятельское присутствует минимально. Это заставляет сомневаться в его распространенности в подлинной разговорной речи, в реальной неформальной коммуникации, и побуждает предположить значимость для жизни единицы художественного функционирования, т. е. значимость использования ее в речи художественных персонажей для придания ей разговорности. Чтобы утверждать это наверняка, необходим контрольный образец: мужское приятельское обращение, схожее с обращением «старик», активно использующееся при передаче неформальной речи реальных людей мемуаристами и авторами прочих документальных источников. Обращение «старик» тоже характерно для советской, особенно оттепельной и пост-оттепельной литературы и имеет и другие свойства, общие с обращением «старина». Во-первых, количество вхождений обоих обращений в Национальном корпусе русского языка (НКРЯ) сопоставимо: 279 для «старина» и 312 для «старик». Эти числа получены ручной семантической выборкой контекстов НКРЯ, где «старина» и «старик» фигурируют в роли неформальных приятельских обращений, с выбраковкой просторечных обращений к пожилым и пр. Во-вторых, по данным НКРЯ, не только адресат обеих обращений — мужчина, но почти всегда и говорящий, то есть они используются в чисто мужской коммуникации. В НКРЯ нет контекстов, где обращение «старик» по отношению к приятелю использовала бы женщина. Контекстов, где таким образом женщина использует обращение «старина», в НКРЯ лишь 2. Таким образом, судя по документальным источникам, приятельское обращение «старик» является подлинно разговорной единицей, активно употребляющейся в жизни в коммуникации XX века, в то время как «старина» — в основном художественно-разговорное явление, редкое в реальной жизни. Рабочая группа по названиям стран, территорий и народов проводила пилотные исследования кейсов, связанных с функционированием названий на постсоветском пространстве. В частности, в центре ее внимания оказалась ситуация, связанная с названием «Беларусь» / «Белоруссия» и с обозначением жителей этой страны. В сентябре 1991 года еще в БССР был принят закон, согласно которому страна должна была впредь называться «Беларусь», а на другие языки название должно было не переводиться, а транслитерироваться, причем именно с этого варианта. С какими-то языками это действительно случилось: английские «Byelorussia» (отсюда домен .by) и «Belorussia» довольно быстро сменились на «Belarus» (чуть дольше это происходило с названием языка), но в других осталась транслите­рация русского названия (французское «Biélorussie») или перевод (немецкое «Weißrussland», буквально «Белая Россия»; от этого названия начали отказываться лишь в 2020 году). В 1995 году русский получил статус второго государственного языка в Беларуси, после чего этот вариант названия оказался зафиксирован уже в официальном русскоязычном документе. Тем не менее в России он прижился плохо. Для большинства белорусов, особенно родившихся во второй половине 1980-х и позже, вариант «Белоруссия» — советский, устаревший. Использующих его россиян они готовы заподозрить в неуважении и даже имперских амбициях. Для многих россиян же это не политический вопрос, а лишь вопрос привычки и орфографической традиции. В последние несколько лет к вопросу о названии страны добавился более сложный вопрос о написании образованного от него прилагательного и названия национальности: так как это уже не имена собственные, они есть в словарях и, соответственно, написание через «а» нельзя трактовать иначе как орфографическую ошибку. Тем не менее в белорусских русскоязычных СМИ все шире используются варианты «беларус», «беларусский» и даже «беларуский». Данные кейсы иллюстрируют основные направления исследований, проводимые в рамках проекта. Результаты проекта более подробно представлены в публикациях в научных изданиях и в докладах на научных конференциях.

Аннотация результатов, полученных в 2021 году
В период с 1 июля 2021 г. по 30 июня 2022 г. работа велась внутри четырех рабочих групп: 1) обозначения лиц с инвалидностью; 2) феминитивы и номинации, связанные с гендерной идентификацией; 3) политкорректные и неполиткорректные названия стран и территорий и обозначения людей по национальному признаку; 4) методология корпусных, словарных и количественных исследований политкорректных и неполиткорректных номинаций. НОМИНАЦИИ, СВЯЗАННЫЕ С ИНВАЛИДНОСТЬЮ На основе полевых исследований и глубинных интервью показано, что среди людей с инвалидностью нет единого мнения по поводу того, как их следует обозначать. Для разных групп за тем или иным словом стоит разное, а также возможна конкуренция идеологий («сначала человек» vs признание инвалидности важной составляющей идентичности). Отношение к словам сильно различается по степени категоричности: кому-то кажутся подходящими практически любые варианты, кто-то негативно высказывается про отдельные номинации, кто-то отдает предпочтение конкретному слову, а другие придумывают местные выражения. Кроме того, различаются в целом установки: в то время как часть носителей (как с инвалидностью, так и без нее) высказывают мнение, что слова не важны, другие придерживаются обратной точки зрения и ранжируют единицы с точки зрения приемлемости и привлекательности. Использование эвфемизмов и избегание наименования многими воспринимается отрицательно, так как оставляет инвалидность невидимой. По результатам интервью наиболее приемлемым общим наименованием считается «люди с инвалидностью», но оно подходит не для всех случаев. В частности, неоднозначно его употребление по отношению к некоторым ментальным состояниям с точки зрения идеологии нейроразнообразия. Другие общие наименования, образованные по модели «люди с...» (например, с лексемой «ограниченный»), подверглись критике со стороны некоторых опрошенных. При этом самым частотным словом остается «инвалид», которое используется в разных значениях и неизбежно во многих контекстах, например для получения льготы. Это слово получает неоднозначную оценку со стороны представителей разных групп. Для части носителей с инвалидностью все номинации несут столько дополнительных коннотаций, что становится невозможным найти нейтральный вариант. Существенно отличаются принципы выбора наименования внутри сообществ, в публичном, профессиональном (медицинском) дискурсе и в быту. Так, внутри сообществ используются жаргонные единицы, образованные при помощи суффиксов -ик, -ник или -онок/aт, а кроме того, в социальных сетях — аббревиатуры: наименования играют роль маркеров групповой идентичности, а также удовлетворяют критериям точности и краткости. Важным фактором при осознанном выборе является прагматический — какова цель: привлечь внимание, или, напротив, выбрать наиболее нейтральный вариант, который не вызовет критики, или продемонстрировать следование той или иной идеологии. Выражения, которые приемлемы в медицинском контексте или внутри сообщества, могут быть восприняты крайне негативно в публичном дискурсе. Перед теми, кто говорит о проблемах инвалидности, встает сложный выбор, так как чувствительная тема требует внимательного подбора слов, а совсем безопасных вариантов нет. Что касается бытового разговора, то, как правило, люди используют привычные слова, не задумываясь о дополнительных смыслах и эмоциях, которые они вызывают. Дело не столько в словах, сколько в прагматике употребления: словом «инвалид» можно обидеть, пошутить, подбодрить и т.д. В любом случае, нет универсальных выражений, которые будут подходящими во всех контекстах, т.е. можно говорить о (полит)корректности не лексической единицы, а словоупотребления. Выбор наименования в одних случаях выступает в роли маркера идентичности или выражает определенную идеологию, а в других происходит неосознанно, но при этом также может быть проинтерпретирован с учетом актуальных идеологий. НОМИНАЦИИ, СВЯЗАННЫЕ С ГЕНДЕРНОЙ ИДЕНТИФИКАЦИЕЙ В рамках исследования номинаций, связанных с гендерной идентификацией, проведено корпусное исследование феминитивов по интернет-корпусу Araneum Russicum Maximum, развивающее результаты прошлых лет, и по Национальному корпусу русского языка (НКРЯ), причём первое исследование в своей основе имело более количественную направленность, а второе — более качественную. Исследование на материале НКРЯ было сконцентрировано на названиях десяти профессий, которые являются частотными и сочетаются с несколькими типами феминитивов. Было показано, что суффиксальные словообразовательные модели встречаются чаще, чем сочетания типа «женщина-Х» и «Х-женщина». Распределение в газетном и в основном подкорпусах НКРЯ оказывается очень похожим, что позволяет предположить, что в отношении использования феминитивов журналистские тексты, представленные в газетном подкорпусе, не выделяются на фоне других текстов НКРЯ. Диахронический анализ данных НКРЯ показал, что распределение соответствующих словообразовательных моделей менялось с течением времени. В то время как -ша широко используется для исследуемых существительных с XIX века, другие типы появляются несколько позже. Типы «женщина-X» и «X-женщина» используются с первой половины XX века, а -ка широко используется начиная с середины XX века. Особое внимание было уделено исследованию определений, сопровождающих различные модели феминитивов, поскольку это позволяет оценить их стилистическую окраску. В нашей выборке все модели феминитивов сочетаются с эпитетами, подчёркивающими гендерные стереотипы («хрупенькая адвокатесса») чаще, чем с эпитетами, отсылающими к профессиональным характеристикам («опытная адвокатесса»). Тип «женщина-Х» часто сопровождается эпитетом «первый» (например, «первая женщина-адвокат»). НОМИНАЦИИ, СВЯЗАННЫЕ С НАЗВАНИЯМИ НАРОДОВ Объектом нашего интереса были способы пейоративного наименования людей по признаку национальности, гражданства, происхождения и т.п. («америкосы» ‘американцы’, «косорылые» ‘представители монголоидной расы’), а также пейоративные топонимы («Пиндостан» ‘США’, «Рашка» ‘Россия’ и т. п.). Работа включала в себя четыре этапа: — извлечение этнических обозначений из «Большого толкового словаря русского языка» С.А. Кузнецова; — получение интересующей лексики методами интроспекции, наблюдения и опроса. В результате пилотного опроса 94 респондентов разного возраста от 12 до 60 лет (медианный возраст 25 лет) и из разных регионов было предложено 1330 пейоративных лексем, из них 326 уникальных. — обработка и группировка данных; создание структурированной базы данных с семантическими и стилистическими пометами. — подробное описания групп пейоративов. В качестве примера приведём пейоративы, используемые по отношению к белорусам и Беларуси. При проведении опроса единственный предложенный пейоратив для белорусов (25 опрошенных из 94) был «бульбаши». При этом, однако, количество менее распространённых, однако тем не менее достаточно активно используемых пейоративов для этого региона значительно больше: так, среди изученных слов выделяется класс существительных, пейоративность которых обусловлена использованием диминутивных суффиксов. Одним из таких слов является этноним «белорусики». Наряду с ним фигурирует также слово «белорусцы». Отдельно следует отметить значительное количество слов с «картофельной» тематикой при обозначении белорусов, особенно часто — когда речь идёт о политических соперниках: кроме «бульбашей», встречаются также «бульбандеровцы», «картофельная хунта» и т. д.